- Да, люблю.
- А твои земляки-сослуживцы готовы на жертвы ради Родины?
- Ради своей Родины они готовы… — без всякого умысла отвечал я.
- Ради «своей», говоришь?! — оборвал особист. — Национализм, значит?!
Есть чёткие определения терминов: патриот — это тот, кто любит свою нацию, националист — кто ненавидит чужую, нацист — исповедует идею превосходства своей и ничтожности остальных наций. Но в советские времена было так: если человек любил свою Родину — Россию, то это — патриот. А вот если человек любил свою Родину — Беларусь, то это — «националист». А если у него есть ещё и свои интересы, отличные от российских, то это — «нацист», «фашист» и т. д. Но это было тогда, в советские времена. Теперь есть государство — Республика Беларусь и патриотизм белорусов является его основой. Но массовое сознание размыто, слабо сформировано. Тем более досадно видеть противостояние людей, выступающих за независимость, т. е. за сохранение конституционного строя, и тех, кто по долгу службы обязан этот строй охранять. На кого только не делятся белорусы! На социальные классы, слои, группы, группки, сторонников и противников чего только возможно и нельзя! Белорусы делят свои силы и противопоставляют друг другу. В итоге каждый остаётся одиноким и беспомощным винтиком, а потенциал нации после такого взаимовычитания близок к нулю. И даже сейчас нет чёткого осознания общности: «мы, белорусы»!
Я родился и вырос в Советском Союзе, в БССР, где понятие собственной национальности усиленно нивелировалась в угоду общесоветской идеологии. Впервые задуматься о том, кто же я, пришлось лет в шесть, когда с родителями был на курорте в Крыму. Местным взрослым татарам стало интересно, кто это такие — белорусы? Моего папу, выделявшегося среди отдыхающих рельефной фигурой, провоцировать не стали. Поэтому когда я один гулял по двору рядом со съёмной квартирой, взрослые татары подослали ко мне мальчика, примерно моего возраста и комплекции. Он встал передо мной и по-русски начал говорить что-то обидное про каких-то «белорусов». Но я себя ощущал скорее русским, советским, поэтому его слова у меня не вызвали ровным счётом никакой реакции. Мальчик не знал, что делать дальше, и озирался на взрослых татар, сидевших поодаль. Те ему жестом подали сигнал, и он мне опять стал говорить то же самое. Тут я понял, что обзывание про «белорусов» каким-то образом относится ко мне. И, не вступая в дискуссию, дал мальчику в нос. Ещё секунда — и мы катались кубарем по земле. Я изловчился, положил мальчика на спину и сел сверху, вырвал рядом клок травы и замахнулся, чтобы бросить ему в лицо. Но сзади меня за руку и плечо поднял взрослый татарин. К моему удивлению, он и подошедшие мужчины не ругали меня «за драку». Напротив, в их голосах на непонятном языке я услышал одобрительные нотки. Меня отряхнули, похлопали по плечу и отправили в дом, к родителям. Им я не рассказал. Многое мне было непонятно. Но спустя годы этот случай вспоминался как первый опыт осознания своей национальности.
