— Сколько часов ты жаришься у плавильных печей?
— С шести утра до шести вечера.
— А сколько тебе платят в этом пекле?
— В день загребаю сорок пять копеек.
— Тут и загребать-то нечего. А сколько хлеб стоит?
— За пуд эдак рубля полтора.
— Как же ты живешь, братец?
— Как все, так и я…
Все жили отвратительно. И стало уж совсем тошно, когда вечером подслушал с улицы обычный диалог двух аборигенов:
— Слышь! А где Степан-то?
— Да он дома севодни. Пьяный лежит.
— А ты кудыть?
— Похмеляться к Федору… Пошли вместях?
— Да я пошел бы. Не могу.
— Чего так?
— Меня Иван звал.
— А что у Ивана?
— Обещал выпивку. Вот, иду.
— Я тоже. Пошел. Прощай, брат!
— Будь здоров, друг ситный.
— Заходи когда, — слышалось с улицы. — Может, выпьем.
— Зайду. Вместях похмелимся…
Свою первую встречу с местными властями Ауэрбах начал словами:
— Так жить нельзя. Пока не повысим ставки рабочим, пока водку не заменим театром и душеспасительными лекциями, от Богословска ничего ожидать нельзя, а сам округ обречен на вымирание. Жалуетесь, что бегут? Верно. Я бы и сам убежал.
— Александр Андреевич, — отвечали ему, — вы человек новый, всех наших дел знать не можете, а тут такая шваль собралась, что им не театр, а веревку надобно, чтобы всех перевешать…
Вернувшись в Петербург, Ауэрбах удрученно сказал жене:
— Мои беспаспортные шахтеры Донбасса, беглые и бродяги, сейчас представляются мне лишь наивными идеалистами по сравнению с теми, кого я увидел в Богословском горном округе…
Но, уже раззадорясь тем, что его, как последнего дурачка, высмеяли, сочтя Дон Кихотом, Александр Андреевич теперь уже сам просил назначить его богословским горным начальником.
— Только не мешайте, — предупредил он наследников покойного камергера Башмакова. — А тебе, — сказал он Софье Павловне, — предстоит какой-то немалый срок пожить вдали от меня…
Начал он круто, объявив рабочим, что станет платить не поденно, а лишь сдельно — по наглядным результатам труда. И сразу возник бунт, ибо порядки еще со времен Походяшина казались всем нерушимы, а в словах Ауэрбаха рабочие усматривали хитрый подвох. С этого времени он получал подметные письма с угрозами убить его. Но Ауэрбах не уступил никому, целый год прожив в небывалом напряжении нервов, зато тот же плавильщик стал получать не гроши, а сразу полтора рубля. После этого рабочие прониклись полным уважением и преданностью к А. А., слово которого стало для них законом, а всякое его распоряжение исполнялось беспрекословно. До появления Ауэрбаха Богословский завод давал 17 000 пудов меди, а он довел выплавку до 50 000 пудов, и произошло второе чудо — перестали убегать, напротив, люди съезжались в Богословск, заколоченные дома вновь задымили печами, пришлось строить новые — так возникали новые улицы.
