Квартира состояла из трех комнат. Как я понял, одну занимали родители, а две другие делили брат и сестра. Максим Трофимов оказался высоким жилистым парнем, с непропорционально вытянутыми руками и ногами, довольно симпатичным на лицо. Сходство с сестрой в глаза не бросалось, разве что форма скул и выражение глаз напоминали Настю. Когда он провел меня к себе, я был очень удивлен внутренним убранством комнаты, ее непохожестью на остальные помещения. Такое впечатление, что я очутился в каком-нибудь музее, в зале Древней Греции. Трудно было сказать, какого цвета обои в комнате, потому что их почти не было видно из-за множества репродукций известных художников эпохи Возрождения на темы древнегреческих мифов, рисунков с изображениями античных статуй и храмов и портретов исторических личностей из дохристианских времен. По углам стояли две гипсовые статуи высотой примерно в метр. Одна изображала безрукую-безногую полногрудую женщину, вторая − вооруженного коротким мечом воина-пехотинца в шлеме. На подоконнике и на столе красовались высокие узкогорлые вазы, на которых, приглядевшись, можно было разобрать сюжеты из повседневной жизни древнегреческого полиса.
Вопросов к молодому человеку у меня имелось великое множество, но, видя вокруг себя такое обилие специфических предметов, я спросил нечто совсем не относящееся к моему главному делу:
− А что это за картина?
Мой взгляд был прикован к изображению бородатого черноволосого мужчины в красном плаще и полуобнаженной женщины в каких-то легкомысленных обрывках белой ткани. И он, и она − явно не первой молодости. Мужчина одной рукой обнимал женщину за талию и как будто что-то нашептывал ей на ухо.
− «Юпитер и Юнона на горе Ида». Работа художника Джеймса Барри. — ответил Трофимов. — Вам нравится?
− Очень необычно, во всяком случае, − уклончиво ответил я. Мои познания в области изобразительного искусства довольно скромны, никогда живописью не интересовался и по художественным галереям не ходил, так что изображать из себя знатока не имело смысла.
− Знаете, Валерий Павлович, почему вы обратили внимание именно на эту картину? — спросил Максим. — Потому что вы привыкли к Рафаэлю, Микеланджело, Боттичелли, Тициану, Рембрандту… Они великие мастера, их творения известны всему миру. Их картины и скульптуры созданы примерно в одном стиле. Примерно в одном, подчеркиваю. Профессиональный культуролог укажет вам массу отличий в технике рисования, но для обычного человека, − он выразительно посмотрел на меня, − для обычного человека эти отличия незаметны. Эпоха Возрождения − она и есть эпоха Возрождения. А Джеймс Барри жил в восемнадцатом-девятнадцатом веках, причем в Англии, стране, имеющей весьма опосредованное отношение к античной культуре. В Англии тогда господствовала пуританская мораль, изображать женщин в таком фривольном виде не приветствовалась. Да и сами по себе проявления любовной ласки считались делом чуть ли не постыдным, не достойным того, чтобы их наносить на бумагу. А вот Джеймс Барри не побоялся нарисовать нетипичную для Англии того времени картину. Ему удалось увидеть то, чего не смогли увидеть и почувствовать великие итальянские художники…
