– Это там так положено. Понятно, что я не против России. Я за Россию.
– Понятно. Как вы оцениваете перспективы своего иска?
– Я не знаю. Мне помогает адвокат, болгарин, он выигрывал там какие-то процессы. Я надеюсь, что мне удастся этих людей наказать.
– Понятно. Но я еще раз спрошу: почему вы так спокойно обо всем этом рассказываете? Почему вы не боитесь показывать свое лицо и называть имя, не боитесь судиться? Чего вы ждете от этого – что вы станете знаменитым, что перед вами извинится министр внутренних дел, что вы получите компенсацию? Объясните мне, я не понимаю.
– Вы хотите сказать, что я должен был как-то оставить эту историю при себе, ну, к психологу сходить, да? Нет, я так не хочу. Я приеду еще раз в этот город, у меня там родители, друзья. Я не хочу прятать глаза и не хочу бояться. Город – мой. Страна – моя. Моя, а не тех людей, которым выдали милицейские погоны и которые ведут себя так, как будто мы скот. Они меня там бросили, потому что думали, что я умру, а я не умер. И если я не умер, я им должен доказать, что так в людьми обращаться нельзя. Вот и все.
– Спасибо. Тогда еще такой вопрос. Вы, наверное, знаете, что в некоторых регионах появились какие-то таинственные люди, которые просто отстреливают сотрудников МВД, режут их, жгут, убивают. Вы считаете, такая реакция может как-то остановить милицейский беспредел? Нет, я вас не подталкиваю к каким-то незаконным действиям, но все же. Что вы думаете?
– Я думаю, убивать людей нельзя, кем бы они ни были. Я, естественно, не одобряю того, что делают те люди, о которых вы говорите. Я считаю, что такие вещи можно решать по закону. Я хочу доказать это своим иском.
Ведущий поблагодарил его, повторил, что в студии был россиянин против России, дали заставку – все, передача закончилась. Больше этого человека никогда не показывали по телевизору. Европейский суд отказал ему в иске, а сам он через два с половиной месяца после того эфира болтался в петле на крючке от люстры в своей съемной двухкомнатной квартире на «Бауманской». В газетах не написали о его смерти, никто не знал, что он умер. Ни тот таксист, который однажды, узнав, высадил его на полпути и высказался в том духе, что тебя отпетушили, а я таких пассажиров не вожу; ни та женщина со шваброй на почте, которая, тоже узнав его, смеялась и говорила, что она-то поняла, что он получает от швабры удовольствие, и что если он снимет штаны, то она готова ему с таким удовольствием помочь – он выбежал тогда из почтового отделения, почему-то побежал бегом, и пока бежал, подумал, что, наверное, надо повеситься.
