Но все-таки что-то жгло. Заходил в областную думу, слушал, как обсуждают бюджет – понятно, что примут, областная дума для того и существует, чтобы все принимать, но тоже хотелось понюхать воздух и послушать интонации – нет ли чего необычного. Необычного не было, и даже Соломон Борисович Гринберг, единственный в думе образцово-показательный оппозиционер из демократов первой волны, вел себя прилично и вообще не выступал, но что-то губернатору подсказывало, что у оппозиционера интуиция может быть сильнее, чем у него. Надо было поговорить, и когда обсуждение закончилось (голосовать должны были потом), и депутаты начали расходиться, губернатор замешкался у своего стола и, дождавшись, пока мимо пройдет оппозиционер, нежно взял его за рукав – сто лет не разговаривали, как у вас дела, Соломон Борисович?
Соломон Борисович как будто этого ждал – ах здравствуйте-здравствуйте, рад, что вы интересуетесь, есть ли десять минут поболтать?
– Есть пятнадцать, – ответил губернатор и предложил вместе доехать до областного правительства – не в думском же зале разговаривать, «это вас может дискредитировать».
– То ли дело садиться в машину прямо перед думой, – засмеялся оппозиционер, но по лестнице с губернатором пошел и в машину у крыльца сел. Пальцем на них никто не показывал, мало ли какие у людей дела между собой.
И дальше было странно. Ехали, ехали, а Соломон Борисович не сказал ничего такого, ради чего стоило рисковать репутацией. Что-то было про бюджет, и про выборы, до которых еще два года, и про местную прессу, которая, как с сожалением отметил оппозиционер, слишком лояльна губернатору. А дальше уже и приехали. Может, он в кабинете хотел поговорить?
– Спасибо, что покатали, – это уже у крыльца облправительства Соломон Борисович сам заговорил, чтобы избежать приглашения внутрь. – Я понимаю, что сейчас у вас сложный период, – губернатор удивился, но и обрадовался. Не подвела интуиция, получается – Соломон Борисович ему сейчас что-то скажет.
– Сложный период, – повторил оппозиционер. – Но вы же понимаете, что вина здесь только ваша. Милицейский произвол на повестке уже который год, а вы ведь ничего не делали, вообще ничего. А если вы ничего не делали, то приходится делать нам. Понимаете?
И, не подав на прощание руки, развернулся и пошел назад к областной думе. Губернатор вспотел, остался стоять у крыльца.
Химич, сидя в своем портовом кабинете и имея под рукой хоть и казенный, но при этом вполне замечательный компьютер, свой рассказ, или роман, или повесть, так и не начал записывать – продолжал сочинять мысленно. Сюжет за последнее время чуть изменился, годы, в которые все в рассказе происходило, уже были не двадцатые, а, наверное, шестидесятые, и Россия у Химича была уже не вполне той Россией, какой мы привыкли ее знать и помнить. То есть заснеженные просторы – да, и резные наличники на деревянных домах – тоже да, и река, видимо, Волга, и рыба в реке, и церкви местами покосившиеся, а местами красивые и ухоженные, но никакой советской власти, а вместо нее – обычная, как на Западе, власть с парламентом и судьями в париках и мантиях, но при этом прописанная в законе система раздельного проживания или, как называли ее иностранцы – «апартеид».
