Чугунов с Аганесовым вышли в поле. Солнце поднялось высоко. Над травой и в траве гудела скачущая и летающая мелкота. Когда-нибудь изобретатели смастерят механизмы, которые позволят человеку беспечно стрекотать в воздухе.
По другую сторону аэродрома, у «Петляковых», суетятся механики. Медленно катит к ним бензовоз. В пулеметной аппарели расчет набивает патронами ленты. Всё не так уж плохо. Всё идет своим чередом.
— Аганесов, скажи. Как ты выбираешь себе друзей? Наверно, как они будут выглядеть на твоей свадьбе?
— Не обижай, Павло… Не так я смотрю. Я смотрю — в глаза.
— И всё?
— И всё, — твердо говорит Аганесов.
— И что же там видишь?
— А! Когда горы. Когда глупость. А когда вижу песню жалобную-жалобную. А бывает, вижу собаку! Сейчас залает.
— А что ты видишь в моих?
— Могу сказать. Ты большой человек. Не понятно?.. Как грузовик! — и захохотал довольный.
«Ишь ты, — подумал Чугунов, — „грузовик“. Когда курсантом был, дружки прозвище навесили „Агрегат“. Расту по прозвищам».
4
Чугунов ходит взад-вперед, от дверей барака до стены с картой «Европейская часть СССР». Согласно чьей-то инструкции, линию фронта на карте отмечать не разрешается. Объяснение такое: «А ты знаешь, как проходит линия фронта? Ах, не знаешь. Так, значит, нечего ее и изображать».
Обиженно шумит Галкин:
— Неужели ни у кого нет закурить?
— Иди к стрелкам — проси махорку.
— У них вчера еще всё перестреляли. Пойду в сельпо.
— Пустое дело, завозу не было.
— Бросай курить, Дима. Кто не курит, кто не пьет…
— Начснаба гнать надо…
Чугунов прибавляет скорости. Летчик немного приволакивает ноги. Это походка матерого авиатора. Так ходишь, когда за спиной тащишь парашют. «Вот, гады!» — запоздало изумляется он и снова про себя повторяет: «Гады, гады, гады…» И не вчера и не позавчера, когда за его «фанеркой» гонялись «мессеры», а сейчас, за сотни километров от фронта, запоздало дошла с отчетливостью мысль: его же могли убить! Убить его, Чугунова. И убить не один раз. Хотя, что может быть на войне этого проще. Случайно или не случайно кто-то кому-то ставит на войне точку. Он видел, как это делается. Но сейчас, в это тихое солнечное утро, всё запротестовало в нем против такой возможности — приступ ярости на всех, кто хотел его искалечить, убить, вогнать в землю, накатил на него. Он восстал и против тех, кто в будущем попытается это сделать. Он может согласиться со случайностью смерти, но то, что он может стать обреченной мишенью для какого-то немца, — эту возможность он для себя исключал. Он думает так: как могут победить в войне вот эти не ведавшие почем фунт лиха парни, если не победит в войне он, Чугунов! Как?
