И спустя много лет Александра помнила эту Танькину оценку своей внешности, а в тот год после лагеря начала подбирать для себя на немногие карманные деньги, что папа всегда выделял им с братом на праздники, те доступные девичьи мелочи, которые увидела у девчонок в лагере: то заколочку, то колечко, то очищающий крем для лица, и прятала их от мамы, боясь, что не поймет.
Жаль, что после той смены в лагере след такой замечательной подружки из Грозного затерялся навсегда: то ли потому, что телефона в доме Саньки не было, то ли память девичья действительно короткая, то ли до дружбы она тогда еще не доросла. Потерю такой подружки так никто и никогда в Санькиной жизни не восполнил. Но ее пример, ее рассказы и ее слова о Санькиной внешности запомнились навсегда.
Бусинка девятая. «Музыка нас связала…»
Со старинной веранды в доме на окраине железноводского курортного парка доносились тонкие детские голоса, они пели и пели на удивление правильно очень непростую взрослую песню: «Россия, Россия, Россия – родина моя!» Курортники, спешащие на водопой к ближайшему Славяновскому минеральному источнику, заинтересованно останавливались перед низенькой скамеечкой, на которой в вылинявших фланелевых рубашонках и штанишках сидели певцы – мальчик и девочка трех и четырех лет. Это они, плохо выговаривая трудные слова, правильно выводили не менее трудную мелодию высокими чистыми голосами. Эту картинку Саша ярко представляла по маминым и бабушкиным рассказам, но звуки песни и сказанные однажды слова курортницы она помнила сама: «Детишек надо в музыкальную школу». Был конец 50-х годов, дети большую часть года жили на попечении бабушки, пока их родители, едва сводя концы с концами в деревне, куда молодая учительница попала по распределению, строили дом и разбирались в отсутствие детей в своих запутанных отношениях.
«Какая музыкальная школа, – думала про себя бабушка, – было бы чем прокормить». Но курортнице не возразила: курортники на квартире – деньги в дом!
Так впервые Александра получила высокую оценку своих музыкальных способностей. Когда изредка они все же попадали в деревню к родителям, то у Саньки ежедневно повторялся один и тот же ритуал: посреди дня она ни с того, ни с сего начинала громко кричать, причем со слезами и истерикой, за что мама на время отправляла ее в сарай под замок. На окрик мамы: «Замолчи!» Санька отвечала: «Не буду молчать!» «Ну, ори!» – в сердцах говорила мама, не в силах привыкнуть к постоянному крику. «Не буду орать!» – рыдая, отвечала Санька. «Не буду орать! Не буду молчать! Не буду орать! Не буду молчать!» – наконец-то рёва находила нужную формулу выступления – и так продолжалось не меньше часа. Потом она стучала в дверь сарая, как ни в чем ни бывало: «Мама, я уже!» Это значило – закончила. Спустя много лет, слушая жалобу мамы на это невыносимое поведение, Саша, смеясь, отвечала, что этими «распевками» она голос тренировала.
