- Я, господин полковник, с Игорем Ивановичем останусь, - твердо сказала Дробжек.
- Конечно, - сухо ответил тидусс и удовлетворенно качнул головой. - Но если он вас уволит, - добавил он с иронией, - приходите ко мне. Для вас место всегда найдется. Вы отлично справляетесь с самыми сложными заданиями.
Стрелковский сощурился, и Тандаджи ответил ему невинным и равнодушным взглядом. И дальше разговор зашел о текущих делах, и господа полковники сильно увлеклись импровизированным совещанием и долго бы общались - если б не заглянул врач и непререкаемо не приказал посетителю удалиться, а пациентам — разойтись по палатам. И не испугали старого доктора ни ледяное недовольство одного рудложского полковника, ни раздражение другого. Его дело — лечить, а уж эмоций за свою жизнь он насмотрелся столько, что они уже не трогали.
Иоаннесбург, Марина, неделя после дня рождения Полины, 16-21 декабря
Горе бывает разным. Кто-то носит его в себе, как Ангелина, и оно изъедает ее изнутри, прорываясь болью в глазах, упрямо вздернутым подбородком и болезненной бледностью. Кто-то, как Каролина, выплескивает его вовне, растворяя в скипидаре и раз за разом упрямо рисуя солнечно-желтым и улыбчивым образ нашей Пол, распахнувшей руки, хохочущей, стремящейся навстречу, словно собираясь обнять или защекотать зрителя. Алина рыдает и твердит свои формулы или уходит на мороз гулять с высоким крепким парнем, готовым защитить ее от всего мира. Наш отец спасается от тяжести, помогая нести ее родным.
Мое горе имело вкус злости и табака, стучалось в виски головной болью, выворачивало наизнанку и склеивало ресницы солью — но слезы не приносили облегчения. Отсутствие Полины ощущалось как нехватка дыхания, невозможность вдохнуть полной грудью. Мы жили, привычно чувствуя друг друга, как младенец в утробе матери ощущает биение ее сердца — только мы слышали вибрации пяти родных сердец. И без одного из них было страшно, тягостно и непривычно.
Видимо, за семь прошедших лет наша связь стала крепче — или мы стали сильнее? Когда ушла мама, ощущения были куда терпимее. Во вторник же, во время операции, которая, по счастью, подходила к концу, меня будто ударило лопнувшей струной — только боль была тысячекрат сильнее. Сразу пришло осознание, что Полины на Туре больше нет, окружающее поплыло — и я только и успела шагнуть в сторону, чтобы не свалиться на склонившегося над пациентом Эльсена.
Похоже, я стоила главврачу немало седых волос, потому что когда очнулась от резкого запаха нашатыря в подсобке для медперсонала, вокруг меня собрались чуть ли не все виталисты больницы, охранники, бормочущие в рации, и сам Новиков, нервно интересовавшийся, как я себя чувствую.
