Все это, однако, не объясняет главного феномена литовского национального движения — активности немногочисленной, лишенной естественных центров консолидации, но чрезвычайно энергичной интеллигенции. Ее поведение, на наш взгляд, определялось следующими факторами. Во-первых, вдохновляющей ролью исторической памяти. Литовцы — единственный народ из рассматриваемых нами, чья «историчность» не подлежала никакому сомнению. Более того, активистам литовского движения не нужно было прилагать значительных усилий для артикуляции исторического мифа, так как это практически было сделано до них поколением польскоязычных романтиков-«краёвцев». Во-вторых, вне всякого сомнения, большое значение имело влияние латышского движения как примера (и объекта рессентимен-та). И, в-третьих, возможно, важнейшую роль сыграл тот фактор, который вспоминается едва ли не каждому, кто попытался сравнивать белорусское и литовское национальное возрождение. Это фактор этнической ментальности, который современная этнопсихология, увы, несмотря на все совершенство своего, мало понятного неспециалистам, научного аппарата, не способна ни измерить, ни объяснить. При этом значение его в данном случае представляется априорно понятным. Именно это объясняет во многом не только феноменальность национальной консолидации литовцев, сотворенной в тех условиях, когда она теоретически была невозможной, но и события более отдаленные, а именно оказание отпора (в отличие от латышей) немецкой экспансии и создание мощного государства — Великого княжества Литовского в XIII в. Сравнительный анализ формирования национальных общностей в Центрально-Восточной Европе позволяет по-новому отнестись и к базовым постулатам современного теоретического дискурса относительно причинной обусловленности национализма. Если бы не литовский случай, то все конкретные различия достаточно легко вписались бы в контекст модернизационных концепций нации. Вместе с тем очевидно, что перенниалистские подходы к этим феноменам едва ли срабатывают. На наш взгляд, факторы, обусловившие развитие того или иного движения, должны рассматриваться в комплексе и взаимосвязи. При этом в каждом конкретном случае решающую роль сыграл отдельный определенный фактор, такой как высокий уровень модернизации у латышей, простота и очевидная конфликтогенность этносоциальной ситуации в Эстонии, «историчность» литовцев и социальная значимость «исторической памяти» у украинцев. Формирование белорусской национальной общности протекало в едва ли не наименее подходящих для этого условиях. Практически все значимые для успешного развития национального движения факторы либо были слабо выражены (рыночная активность, урбанизация, социальная мобильность, грамотность, этнолингвистическое и конфессиональное своеобразие), либо вообще отсутствовали (университетские центры, «историчность», «Пьемонт»). Поэтому очевидное запаздывание национальной консолидации белорусов в XIX — начале XX в. носило объективно обусловленный характер.
