хотели поменяться цветами глаз: её сапфирово-голубые на мои, карие.
— Я дам тебе свои, — сказала она. Юлия была единственной, кто хотел дружить со мной.
Остальные только и знали, что шептаться о том, что меня воспитали цыгане. Эти люди
думали, что стены будут хранить их разговоры и понятия не имели, что мы с Юлией
будем заходить к ним в спальни и угадывать их сны.
Наши с ней игры приносили плодов больше, чем все эти эксперименты, на которые
решались сёстры. Они пытались научить меня отделять то, что чувствую я от того, что
чувствуют люди вокруг. Во всяком случае, Юлия в меня верила. Мы чувствовали себя
равными, одногодками. Хоть она и была старше меня на два года. Даже если бы она
пережила всех Пророков и стала одним из стражей Империи, я бы всё равно смогла на неё
положиться. Вот почему она должна была остаться в живых, вот почему я хотела
исцелить её от боли, вместо того, чтобы надеяться на какую-то деревяшку
несуществующей богини.
— Ты дрожишь, — сестра Мирна повернулась, и всё её внимание снова было приковано
ко мне, а морщины на лице углубились, застывая в выражении беспокойства. Я всего
лишь пожала плечами. Этот голод грыз меня изнутри.
— Юлии холодно.
— Юлия лихорадит, — морщины на лице сестры углубились ещё сильнее.
— Значит, тебе тоже должно быть холодно, — сказав это, я поняла, что она трогает мой
лоб.
Она не была Прорицательницей, но, казалось, она видит меня насквозь.
Под лёгким пухом волос на моей руке почувствовалось покалывание. «Мне плохо?». Я не
хотела, чтобы мой голос звучал так, будто я хочу задать вопрос. Потому что мне более
чем плохо. Что-то неизвестное приобретало форму где-то в недрах желудка, а затем
принялось царапаться в отчаянных попытках выбраться наружу. Это было хуже, чем
голод. Руки мгновенно сжались, зубы стиснулись, а на глаза, выражавшие абсолютную
беспомощность, накатили слёзы.
— Дорогая, в этой комнате жарко, как в печи, — сестра Мирна нахмурилась. — А твоя
кожа как лёд.
Вместо беспокойства, её лицо излучало страх.
— Я больна? — возможно, она была права, и мне не нужно было приходить в лазарет. Но
я переболела лихорадкой прошлой зимой, когда была в лагере с Ромска. Я думала, мне
уже ничего не грозит.
— Держи её, — скомандовала она, встав и сбавив давление на руке Юлии.
На долю секунды я замешкалась, засмотревшись на чашу с кровью, текшей по её локтю.
Но, собрав волю в кулак и расправив плечи, я со всей силой прижала ладонь к повязке.
В считанные мгновения мышцы свело судорогой, позвоночник выгнулся, а дыхание стало
