– Взгляните! Там, на ветке, остался кусочек ткани. Они прошли здесь. И скоро мы их догоним.
Говорят, что жизнь – река. Она не стоит на месте, и ее течение каждый день приносит что-то новое.
В юности Авуаза согласилась бы с этим. Но сейчас, когда она старела, ее лицо покрывалось морщинами, тело все больше теряло подвижность, а взгляд уже не пронизывал насквозь, жизнь казалась ей болотом. Люди погрязли в трясине и барахтались, чтобы не пойти ко дну. Они кричали, с каждым словом рискуя наглотаться мутной воды.
Поэтому, когда ей передали вести от Аскульфа, она не вскрикнула.
Итак, Матильде удалось сбежать.
Авуазе показалось, что внутри у нее образовался черный комок, вбирающий в себя ее свежую алую кровь.
– Где Аскульф?! – взревела она. – Почему он боится показаться мне на глаза? – В ее голосе чувствовался такой холод, будто болото ее жизни состояло не из ила и грязи, а изо льда.
– Он пытается догнать ее. Матильда сбежала в лес.
– Одна она там долго не протянет.
– А она и не одна. Наверное, с ней Арвид.
О существовании и происхождении этого мужчины с необычным именем Авуаза узнала совсем недавно. Чем больше она думала об этой новости, тем быстрее отступал ледяной холод, а вместе с ним уходили и ощущение черной смерти, заполнившее ее изнутри, и страх задохнуться в остатках своей надежды.
Она расслабилась:
– Хорошо, очень хорошо. Тогда у нас в руках будут оба.
Ее радости не разделял никто. Деккур, мужчина с выколотыми глазами, который тоже слышал новость и так же яростно на нее отреагировал, в ответ только засопел.
Монах, раб Авуазы, решился открыто высказать сомнение:
– Ты уверена, что твои сведения об этом Арвиде соответствуют действительности?
– Да, конечно! Чем именно он может быть нам полезен, я еще не знаю. Но Аскульф не упустит ни его, ни Матильду.
– Сын норманна и христианки… – пробормотал брат Даниэль.
Он улыбнулся, как обычно. Авуаза никогда не могла с уверенностью сказать, что выражала его улыбка: радость или огорчение. Во всяком случае, его слова прозвучали так, словно такие дети были выродками и скорее животными, нежели людьми, хотя сам он, стоя перед ней с опущенной головой, совершенно не казался воплощением силы, здоровья и человечности.
Авуаза никогда не спрашивала прямо, но догадывалась, что в монастырь Даниэля привела не набожность, а отец, рано осознавший, что его сын никогда не сможет взяться за меч и убивать людей.
Она хорошо помнила тот день, когда этот человек попал в ее руки. Тогда Авуаза была сильной, ее не преследовали, а она не скрывалась. Тогда Доль-де-Бретань принадлежал им.
