Вот что я прочла:
Я ненавижу его и люблю одновременно. Он мой единственный брат. У нас с Саймоном все было общее: спальня, детство и отец. Мои чувства к брату ясны, несмотря на противоречия. А вот чувства к отцу совершенно туманны. Мне он настолько безразличен, что я не уверен, хватит ли у меня эмоций, чтобы ненавидеть его. Разве можно любить человека, от которого в ответ получаешь лишь осуждение и недовольство? Покинув его в гневе, я ждал слишком долго, чтобы иметь возможность все исправить. В поисках ответов я решил вернуться домой.
Стоя под каштаном (на который я так часто взбирался мальчишкой, желая избежать упреков отца), я смотрел на дом, видневшийся за пастбищем.
Он немного изменился, но, как обычно, сверкал свежей побелкой. Я решил пока не приближаться к нему, подождать, когда кто-нибудь выйдет.
Лучше понаблюдать, пытаясь угадать, в каком настроении сегодня отец, прежде чем объявить о своем возвращении после стольких лет. Когда-то я был специалистом: точно мог определить, когда можно приблизиться, а когда мудрее держаться подальше.
Но, простояв больше часа, я не заметил никаких признаков жизни, кроме ленивых движений дворового пса, растянувшегося в тени на заднем крыльце. Одно можно утверждать наверняка: в отличие от того, что гласит библейская история о блудном сыне, мой отец уж точно не выглядывал меня днями напролет. Также я не мог представить, как он бежит мне навстречу, желая заключить в объятия, и забивает быка, дабы устроить пир.
Так странно, но все эти истории из Библии, гремевшие из уст проповедника в церкви и повторявшиеся за столом, засели у меня в памяти.
Если я прислонюсь головой к стволу каштана и закрою глаза, сразу же увижу картину из своего тревожного детства, подчиненного железным отцовским правилам. Мне четыре года, я сижу за обеденным столом, не смея шелохнуться, и слушаю отца, читающего ежедневную порцию из Священного Писания: «Господь есть Бог ревнитель и мститель; и гнев его страшен: мстит Господь врагам Своим и не пощадит противников Своих. Господь долготерпелив и велик могуществом, и не оставляет без наказания; в вихре и в буре шествие Господа, облако – пыль от ног Его…»[5]
– Мама?
Голос сына отвлек меня. Я закрыла тетрадь, чувствуя вину.
– Джимми, сынок, ты уже встал? Пора приниматься за дело.
Я открыла топку чугунной печи, пошевелила едва тлеющие угли, добавила щепок и новых углей.
– Откуда все это? – спросил Джимми, подходя к столу. – Это того дяди?
