– Раз уж я не сплю, Макс, может, мне удастся как-то выследить этого мерзавца. Не хочешь подышать свежим воздухом?
Макс замахала хвостом. Он закрыл ноутбук и направился к двери каюты, Макс последовала за ним на кокпит. О’Брайен подхватил ее на руки. Пока он, держа Макс, карабкался по почти вертикальной лесенке на мостик, такса облизывала ему лицо. О’Брайен открыл пластиковое окно, уселся в капитанское кресло, закинув ноги на приборную панель, и допил пиво. Макс запрыгнула к нему на колени. Он почесал таксу за ухом, и она прикрыла глаза.
– Ох, Макс, что бы я без тебя делал, маленькая леди?
Пока О’Брайен говорил, собачка совсем закрыла глаза.
– Где-то там есть злодей. Человеческая жизнь ничего для него не значит. Мне нужно его найти, но времени слишком мало. Я должен попытаться спасти жизнь одного человека. Это мой долг. Скоро мне придется уйти… Веди себя хорошо и не разрешай Нику подливать в твою миску пиво, ладно?
О’Брайен следил, как на Галифакс-ривер накатывается туман, окутывая мангровые острова и повисая над пристанью, будто опустившиеся с неба тучи. Он видел луч света маяка на входе в «Понс». Маяк вращался каждую минуту, и его свет на мгновение придавал туману внятные очертания; воображаемые призраки кружились вокруг яхтенных мачт, будто пляшущие марионетки-альбиносы, управляемые невидимыми руками.
Вскоре призраки растаяли, сменились настоящими кошмарами. Во сне О’Брайену виделось тело Александрии Коул. Она лежала на кровати, на груди – семь ножевых ран, а незрячие глаза смотрят в потолок.
Он видел молодого Чарли Уильямса, неверие в его взгляде, когда суд присяжных огласил приговор – «виновен». Слышал его затихающие мольбы, когда двое помощников маршала выводили мужчину из зала суда, а его мать потерянно плакала в заднем ряду.
О’Брайен видел отца Каллахана, лежащего лицом вниз на мраморном полу храма. Три пальца вытянуты и касаются последних штрихов написанного кровью послания. Взгляд остановился на витраже со Спасителем, подсвеченном изломанной вспышкой молнии. Картины избавления, складывающиеся в драматическую трагедию, мерцали, как в немом кино, отражаясь в неподвижных глазах отца Каллахана.
Макс первой услышала хриплый шум двух дизелей. Она вытянула шею к приборной панели, выглянула в открытое окно и гавкнула.
– Эгей, сосиска! – произнес голос с густым, как оливковое масло, греческим акцентом.
О’Брайен открыл глаза. Он устроился поудобнее в капитанском кресле, сожалея, что уснул на мостике. Спина болела, мышцы между лопатками стянуло, а ноги затекли.
