Сначала я думала, что дело в одежде, из-за которой я чувствую себя не в своей тарелке, но потом поняла, что не все так просто. Перемены, которых не видно в зеркале, являлись не менее важными, чем те, которые я могла в нем разглядеть. Я опасалась, что, когда вернусь домой, никто меня не узнает. Джхалкари, услышав о моих страхах, рассмеялась.
– Ты думаешь, есть хотя бы одна дургаваси, которая не изменилась бы после того, как оказалась здесь? Те, кто появились здесь прежде меня, говорят, что даже Кахини похорошела, став дургаваси.
Но днем, во время женского дурбара, я пришла к мысли, что вряд ли Кахини хоть когда-либо была менее красива, чем сейчас. В зале рани собралось множество просительниц. Хотя на рани было надето изысканное шелковое сари цвета корицы, большинство женщин смотрели не на нее, а на Кахини. На дургаваси тоже был бенаресский шелк. Его бледно-голубой цвет прекрасно оттенял ее кожу, и она прямо-таки светилась изнутри. По сравнению с Кахини красота рани казалась невзрачной. У обеих женщин в носу виднелись усыпанные бриллиантами колечки. Множество бриллиантов сверкало у них и на лодыжках. Даже на пальцах босых ног поблескивали драгоценные камни. Каждый раз, когда они переступали с ноги на ногу, сияние отражалось от колец, нанизанных на большие пальцы. Я подумала о том, откуда у Кахини могут быть такие великолепные драгоценные каменья. Скорее всего, это подарки рани.
Поскольку мы имели дело только с просительницами, не было никакой нужды в загородках и неоправданной таинственности. Рани полулежала на груде шелковых подушечек. Дургаваси восседали на бархатных подушках. Трио музыкантш играло легкую музыку во внутреннем дворике. Весь день просительницы подходили одна за другой к рани и кланялись до земли, в глубочайшем почтении делая жест намасте. Они протягивали тарелки с тилгулом (маленькими шариками из кунжута и патоки), а в ответ получали тростниковый сахар и рис. После обмена вслух зачитывалась просьба, и рани обсуждала с просительницей ее основательность или безосновательность.
К концу дня вперед выступила юная девушка. Она протянула рани свой дар в простой глиняной миске. Маленькие шарики сластей выглядели так же, как на тарелках других просительниц, но Кахини вдруг вскочила со своей подушки, объятая ужасом.
– Эта девчонка – из деревни, – с нажимом произнесла она. – Кто знает, что может быть намешано в ее миске?
Схватив миску, Кахини пересекла отделяющее ее от незанавешенного окна пространство и одним движением высыпала подношение девушки в пыль, причем с такой брезгливостью, словно это было дерьмо.
