Я взяла его руку и «написала» на ладони: «Я привезла больше денег на ее приданое».
Он вывел на моей: «Ты изменилась за пять месяцев».
Я посмотрела ему в глаза. Его взгляд был настолько проницательным, что я испугалась. Что последует дальше? Считает ли папа, что я, девушка из зеркала во дворце, теперь сама на себя не похожа?
«Ты стала увереннее, – написал папа. – В Джханси женщины вообще не блюдут пурду?»
«Нет».
Я боялась того, что он может написать в ответ.
«Тогда, полагаю, ты можешь продолжать не соблюдать пурду».
Я вновь посмотрела отцу в глаза. В них светилась такая проникновенность, которую я давно в нем не замечала.
«Дади-джи будет недовольна, – предупредил он, – но, когда Шиваджи и я пойдем в следующий раз из дома, я хочу, чтобы ты нас сопровождала».
Из всех возможных подарков этот был самым желанным.
– Полагаю, теперь ты должна сказать что-то о жесткости чарпаи, – заявила на следующее утро за завтраком бабка. – Отныне, мне кажется, тебе понадобится более мягкое ложе.
Как всегда, волосы ее были тщательно расчесаны. Они струились вдоль красивого лица подобно водопаду и заканчивались на спине тремя седеющими косами. Но высокие скулы, которым завидовали другие женщины, выдавали истинную природу этой женщины: одни углы, никакой мягкости.
Я отставила тарелку с кушаньем, напоминающим йогурт с кусочками банана.
– Вы слышали, чтобы я жаловалась? – спросила я.
Ануджа ойкнула. Глаза бабки округлились. Я никогда прежде так грубо с ней не разговаривала.
– Как ты смеешь!
Бабка вскочила со своего стула. Я тоже поднялась из-за стола. Я была выше, моложе, сильнее. Она больше не запугает меня.
– Смею что, дади-джи? Отвечать? Зарабатывать сестре на приданое?
– И как же ты этого добьешься? Будешь искать ей мужа среди дурачков, которые спят на порогах храмов?
– Не оскорбляй Ану! – Я повернулась к сестре: – Ануджа, она была к тебе недобра?
В письмах сестра об этом не писала. Бабка рассмеялась.
– Это не оскорбление, это правда.
– Ты больше никогда не станешь говорить об Анудже так, как сейчас! – повысила я голос, а сестра закрыла ладонями уши. – Если я узнаю, что ее бьют, оскорбляют или обижают каким-либо иным образом, ты очень пожалеешь.
– И как же я буду жалеть?
– Однажды, когда твой сын состарится и не сможет больше работать, я буду единственной, кто будет вас всех кормить, – заявила я.
– И ты думаешь, что он позволит мне голодать?
От той легкости, с какой бабка отмахнулась от моей угрозы, внутри у меня что-то надломилось. Оказалось, мой бамбук не только гнется, но и ломается, образуя острые, словно ножи, края.
