Единственно, когда она оставляла меня в покое, это когда я совсем один уходил в лес. Но, ведь, я же не медведь! Не мог же я по целым дням быть один. Что я заразный, что ли, какой?
Наконец у меня лопнуло терпенье. На девятый день утром я встал и уложил свои вещишки в чемодан. Поезд уходил в 8. 30 вечера, а ужинали в лагере в восемь. Это было очень удобно, потому что во время ужина легко удрать незаметно. А я решил уехать так, чтобы никто не знал — чтобы не объяснять, почему, да что, да как. Даже Коле ничего не сказал. Палатку я оставил стоять до вечера: когда станут ужинать, сложу ее и на вокзал.
До обеда я бродил по лесу, купался, загорал. Ребята в этот день ушли с раннего утра — я даже не знал, куда. В последние два дня я почти не разговаривал с ними.
Часа в два зашумела песня. Потом послышались крики, смех. Лагерь ожил. Это вернулись ребята. Я отыскал в лесу место погуще, лег там и стал высчитывать, сколько осталось до поезда.
— И-а! — послышалось где-то в стороне от меня. — Я-а, и-а! Ой-ой!
Немного погодя яснее:
— Дядя Миша! Где ты?
Мне не хотелось никого видеть, и я не откликнулся. Но голос звал все настойчивей: парень, видно, решил во что бы то ни стало отыскать меня. Два раза он подходил совсем близко и опять уходил. Я не выдержал и пошел навстречу. Это был один из лагерных ребят. Мы с ним сталкивались и раньше.
Он мне казался умным и серьезным пионером. Я еще собирался как-нибудь поговорить с ним, но почему-то мне не удалось это — должно быть, из-за старухи.
— Дядя Ми… — закричал он в двух шагах и увидал меня. Увидал и смутился:
— Я… Мне сказать вам… тебе, то есть…
И еще больше смутился. Мы молча уселись на траву. Он успокоился немного и продолжал;
— Про старуху я. Она бабушка мне родная. Нет, не поэтому, а потому, что хорошая она, а ты… Ты серчаешь на нее, да, ведь?
— Как тебе сказать? Не серчаю, а больно уж она допекла меня.
— Ну вот, я так и знал. А она вовсе не виновата. Это ее твой Коля надул. И других подговорил. Они сказали ей, что ты баптист.
— Как это баптист? Что они, спятили?
— Нет, они нарочно.
— Но почему баптист, а не молоканин или, скажем, еврей, турок? Для чего, главное?
— Для смеху, вот для чего. Она не любит очень баптистов, вот они и сказали. Еще в первый день, когда ты приехал. А с меня взяли пионерское слово, что ничего не скажу бабушке.
— Так вот оно что! Ну ладно, посмотрим кто над кем посмеется. А почему она так не любит баптистов, твоя бабушка?
— Насолили они ей, вот и не любит.
