Володя замолчал и отвернулся.
– И они уехали? ― спросила осторожно Вика.
– Да. Я подписал отказ от родительских прав. Моих стариков чуть инфаркт не хватил, когда я им об этом сказал. Но ты вспомни, какое тогда, в начале девяносто шестого, время было? Люди стремились уехать из России всеми правдами и неправдами, казалось, у нашей страны нет никакого будущего! Если бы я оставил сына себе, еще неизвестно, как бы все сложилось. Мама с отцом были уже пенсионеры, но продолжали работать, и все равно на жизнь еле хватало. У меня перспективы появились, но при общей нестабильности, инфляции, разве в чем-нибудь можно было быть уверенным? К тому же моя работа связана с длительными отъездами, а на кого оставлять сына? На своих стариков побоялся такую обузу вешать. То есть, я подписал отказ не оттого, что сына не любил, а из лучших побуждений…Ты осуждаешь меня?
Володя ожидал ответа, Вика довольно долго молчала.
– Даже не знаю, что сказать. Наверно, вы, мужчины, иначе устроены. Я бы дочь отдать не смогла. Хотя работа моя тоже с командировками связана, правда, не слишком долгими.
В разговоре наступила пауза, потом Володя усмехнулся невесело.
– А Тонька все-таки напоследок подлянку мне устроила. Я их проводил, и думаю: что у родичей тесниться, могу теперь в своей квартире жить. Приезжаю, а там новая дверь и новые жильцы. Оказалось, Антонина еще до развода квартиру продала, хотя куплена и оформлена она была на мое имя. А я совсем забыл, что, уезжая в экспедицию, оставил ей генеральную доверенность ― надо было кое-какие дела завершить, а я не успевал. И вот представь, девочка из таежной глуши сообразила, что можно по доверенности продать квартиру с отсрочкой вселения ― чтобы я не знал. Новые жильцы сказали, что переезда ждали почти полгода.
Ладно, я в шоке, а ты представь, что было с моими родителями?.. Мать вопила: «Я тебя предупреждала! Я чувствовала, что от этой поганки ничего хорошего не жди! Порядочному человеку в голову никогда бы не пришло располовинить чужую собственность, и продать ее, не имея на это никаких прав! Гадина! Аферистка!» Отец молча глотал нитроглицерин и только смотрел укоризненно. Мне было так стыдно, что я уехал в Пушкино в вагончике жить. Через некоторое время и я, и родичи успокоились. Сели, поговорили, и пришли к выводу, что может эти пятнадцать тысяч долларов ― последнее, что мы можем для Саньки сделать. Если, конечно, ему от этого что-нибудь обломится…
– И ты с тех пор сына не видел? Сколько ему теперь?
