Но ничего не понимал Колькин отец. Глазами мутными, как кварцовыми гальками, уставился на них, словно больной, к которому пришли знакомые навестить, а он их не узнает.
— Ну, не притворяйся. Айда!..
И, как медведи, лапами, хватали его под мышки. Не выдержала Колькина мать, расплакалась.
— Да што вы, не люди што-ли? Креста на вас нет!.. Куда вы его больного-то. Целый месяц с постели не вставал он, пошевелиться не может. Ох, батюшки мои, люди вы, аль скоты, убили человека, раздавили, и умереть то ему спокойно не дадут!
— Ну, ты не очень-то. Я вот тебя нагайкой опояшу, так замолчишь. Давай, помогай нам вести его в контору. Раз начальство требует, значит, закон.
Ничего не помогло. Никакими мольбами не упросила казаков. Подцепили они больного под мышки и повели по прииску в контору. Не шел он, а тащили они его, как пьяного, напившегося вдрезину. Стонал, мычал, зубами скрежетал. А жена его шла сзади, согнутая, как вытащенная из шахты, покачивалась из стороны в сторону и в грязный платок слезы и кашель собирала, — чахотка, видно, у ней завелась.
Еле дотянулись до конторы. Будто скелет старинного человека откопали и в контору привели. А смотритель сидел у себя в кабинете и толстые, с палец, папиросы курил. Посмотрел на приведенного и чуть не стошнило его. Худой перед ним стоял Тимофей забойщик. Глазами, ничего не понимающими, смотрел. Кровь сгустками на бороде размазана.
— Вы не подводите его близко.
А потом строго обратился к Тимофею.
— Вот что, любезный, убирайтесь-ка в 24 часа с приисков, поняли?…
Но Тимофей только глазами водил по потолку. Бухнулась Колькина мать смотрителю под ноги.
— Кормилец ты наш, родитель ты наш, не губи ты нас, пожалей… Смилуйся над нами, несчастными людишками, не гони ты нас, дай хоть ему спокойно умереть…
— Довольно, чтобы завтра же вас здесь не было.
— Да куда же мы, ни денег у нас, ни хлеба — ничего нет. Подводу нанять не на что. И за што уж такая немилость?!
— И то милость — а то бы в Сибирь, в рудники. А еще даю вам милость — подводу вам казенную дам, доедете до железной дороги, а там куда знаете.
— Милость, такая милость… Погубитель ты наш…
Завыла, остро до боли, поняла, что не упросить его. И только сам Тимофей ничего не понимал, закашлялся и нечаянно выхаркнул сгусток крови на стол, на зеленое сукно.
— Выведите, выведите их!..
Долго брел Колька по лесу, по дороге на другие прииски. Один-одинешенек шел по тропкам. Тихо в лесу, белки с сосны на сосну прыгают, будто варежками перебрасываются деревья. Кукушка закуковала где-то, забылся Колька, про всё забыл.
