На тесном каменном дворе разгружались. Семка как шальной бегал от тележки в амбар и обратно. Мешки с мукой подмокли и скользили из рук. Семка вспотел. Волосы и рубаха дымились. Покончив с разгрузкой, хозяин отправился в дом, а Семке приказал:
— Отвези тележку на рынок, отдай ее Свешникову, а сам захвати оттуда ящик, тот, что у «Моссельпрома» стащили.
Запрягся Семка в тележку и прогремел на рынок. Обратно прибежал с ящиком на голове, стащил его в клетушку; вымыл ноги в бочке и пошел в дом.
Егор Михеич с женой сидели за столом. Пузатый самовар, как паровоз на полных парах, шипел. На старинном зеркале осели пары. Лица у обоих супругов были медные, самоварные. Егор Михеич распоясался. Его брюхо, как мешок крупчатки, лежало на тонких ногах, похожих на жерди. Семка уселся с краешку, на кончике лавки, и стал ожидать — когда дадут есть.
— У, ирод, перекрести лоб-то!
Семка как шарик скатился с лавки. И не глядя, на старинные, заплесневелые иконы, быстро-быстро начал молотить рукой по воздуху. Он не знал, кому молиться, и делал все, что ему прикажут.
Отмолотившись, опять уселся, ждет. Пелагея Петровна, жена хозяина, сунула ему кусок белого хлеба. А сама телятину, прямо из жаровни, руками выедает. Толстая такая. Юбка на ней красная с черными «кубиками». Не смотрит на Семку и, молча, как корова, жует.
Не успел Семка кусок с’есть, как хозяин, обтирая лоб, сказал ему:
— Семка, айда-ко в пивную, — тащи дюжину пива… Мать дако ему кошовку!
Она встала и молча вышла. Потом принесла кошовку и снова уставилась в жаровню.
Семка сунул кусок в карман и, стараясь не разжеванным проглотить укусок, схватился с лавки.
— Куда с куском-то? Оставь, после доешь!.. Так, пожалуй, по кускам весь дом растащите… Семка уж был у двери.
— Ты постой! А деньги-то? Что без денег дадут тебе?… На вот шесть рублей да сдачу не потеряй…
На улице Семка опять с пионерами встретился, — с факелами идут. Стоял, разинув рот, и смотрел на них. А потом незаметно для себя пошел за ними, в толпе.
Идет.
Они поют.
И ему захотелось петь с ними. Вспомнил, как когда-то по деревне ходил с ребятами и орал.
Процессия остановилась у клуба. Пионеры рядами стали входить в дверь.
И Семка туда-же.
— Товарищ, вы кажется не наш?
Пионер, в красном галстухе, задержал его.
А Семка уж шнырил глазами внутри.
Видел там портреты, плакаты, лозунги. Один портрет узнал:
— «Ленин», называется.
Точно такой-же в палатке у Егора Михеича висит, рядом с патентом.
А пионер вразумляет:
