Его провели в кабинет, веселый, солнечный, весь из светлого дуба.
Ферзенко в крахмальной рубашке и жилетке завязывал галстук перед зеркалом:
— Ба-а! Никита. Сколько лет, сколько зим! Ну, садись, садись, рассказывай, — говорил он, одной рукой придерживая галстук, другую протягивая товарищу.
Малоруков хмуро смотрел в угол за библиотечный шкап, не подавая руки. Потом показал на кресло и сказал:
— Садитесь!
И сам опустился в кресло. Ферзенко пожал плечом и, продолжая завязывать галстук, сел:
— Чего ты так окарнал голову-то?
Малоруков глухо сказал:
— Я вас убью.
Вынул браунинг и положил возле себя на стол.
Ферзенко на секунду перестал завязывать, остро вглядываясь в Малорукова. Потом, все придерживая развязавшуюся петлю галстука, одну руку сунул в ящик стола, достал револьвер, положил перед собою на стол и, ловко опять прихватив концы, завязал галстук.
— Стрелять и я, брат, умею.
— Я вас убью! — спокойно сказал Малоруков, не спуская с него отяжелевших от полуопущенных век глаз.
— Ну, вот что, ты или стреляй, или уходи к чертовой матери.
И Ферзенко спрятал в стол свой револьвер и стал ходить из угла в угол по кабинету, все больше раздражаясь.
— Я понимаю, тебя это смерть Мили так взбудоражила. Да, но я прямо и честно говорю. — Я не виноват перед тобой, я не виноват тогда был перед тобой. Она сделала свободный выбор. Неужели тебе бы хотелось насильно сделать ее своею женою? Подумай — против ее воли!
Он постоял, посмотрел в окно и опять стал ходить.
— Я не виноват и в ее смерти. Разве она могла при ее гордости жить с кем-нибудь, быть чьей-нибудь женой, когда у обоих наступило охлаждение? Ну, подумай, что бы мог ты сделать на моем месте? Я предложил жениться на ней, она мне плюнула в лицо. Что же я мог другое предложить? Ведь сердцу не прикажешь.
— Я ва-ас уб-бью! — все так же глядя из-под полуопущенных век, спокойно и ясно отчеканил Малоруков.
— Тебя в сумасшедший дом нужно отправить, в отделение для буйных. И башку обрил, приготовился.
Малоруков поднялся, не спуская тяжелого взгляда и держа в опущенной руке револьвер.
— Я ва-с у-бью! Но... не сейчас. Вы поживете. Когда? Не знаю, — может быть, через час, может быть, вечером, может быть, завтра...
И, опустив голову и подумав, сказал медленно:
— Что толку, для вас — мгновение и все, а мне носить муку, всегда, всю жизнь.
Ферзенко внимательно смотрел на него и вдруг побледнел — да, этот человек, упорно и ни перед чем не отступая, носит его смерть.
