А ворона опять закланялась; и нос вороний, и голова черная, замотана платком, даром что духота.
— Ишь сказала!.. А мне-то куды с им... Большого ей подай!.. Большой везде пригожается, и с лошадьми пошли, и на поле, и дома руки найдут работу, большой и бабе нужен...
— Я говорю тебе... здесь не базар... По правилам нельзя принимать моложе семи лет... — ворона в такт кланялась: «так, так...» — а твоему Филимону только шесть. Ну, следующий.
Баба глядела на нее мудрым прощающим взглядом, по-вороньи повернула голову набок, загородила спиной мужика, ждавшего очереди и державшего за руку мальчика, нагнулась, подняла подол, достала из исподницы замызганный платочек, завязанный дважды в узелок, и, прижав живот к столу, сосредоточенно стала раздергивать узелок, развернула, взяла среди мелочи мятую, много раз сложенную, до неузнаваемости замызганную рублевую бумажку, любовно развернула ее и положила на записи, придержав рукой, чтобы не улетела, и сказала покровительственно-торжествующе:
— Ну, вот табе.
Галина глядела широкими глазами.
— Что такое?!
Баба опять подняла подол, запрятала стянутый в два узелка платочек.
— А об рожестве будем резать, гуська принесу, пушку на подушечку, хочь махонькую, а собьюсь для тебе... Чего-сь?..
Галина поняла, и не только лицо, уши загорелись, и шея под завитками налилась.
— Уйди... уйди сейчас!.. Что это?! Стыдно... — и сбросила с книги засаленную рублевку, — как не стыдно!
Баба поймала рублевку на краю стола и не то обиженно, не то изумленно воззрилась:
— Ты чаво?.. Ай белены объелась... Чево деньгами кидаесся... Богатая нашлась...
— Уходи... уходи, уходи, тебе говорят!.. Ну, что такое... скажите ей, чтоб она уходила...
— Уходи, баба, — загудели кругом мужики, — сказано, уходи. Рази можно при народе!.. Писарю — и тому при народе невозможно, ей-бо!.. Зараз по шее, как можно!..
И опять около стола бесконечные заветренные, полевые мужичьи, бабьи покорные голоса: Афиногенов, Талдыкина, Засупонников, Скоромыслов...
И откуда их столько! деревня не так велика, видно, из соседних... В горле пересохло, и приторно сладко во рту.
Господи, когда это кончится!..
Наконец, когда было принято пятьдесят четыре человека, Галина прекратила прием.
Мужики с непопавшими ребятами повздыхали, потолкались и повели ребятишек домой.
Бабы постояли, тоже повздыхали, иные всплакнули, вытирая покрасневшие глаза, разошлись, и класс опростался, открыв грязный, пыльный пол, и все стояла приторная духота. Остались три бабы, и около них три девочки и мальчик.
