А маленький человечек все ходит, все считает, все записывает мешки.
Ночь течет над степью, багровая, усталая. А Карп не смыкает глаз и везде поспевает, быстро проходя у самого гудящего, обдающего ветром ремня.
Звериный крик на секунду все покрыл — и гудение ремня, и грохот барабана, и взрывы пара — и оборвался. В первый момент никто ничего не понял. Видели только, как что-то большое и черное, переворачиваясь, взлетело над маховиком и тяжко ударилось оземь.
Бросились туда. Хозяин корчился на земле, в несказанной муке вцепляясь пальцами в землю и дергая одной ногой. Другой не было. Вместо нее из паха била кровь, и земля, напитываясь все больше и больше, чернела.
— Ой, горечко! — кричали девки, сбегаясь. — Видно, ремнем захватило, вырвало ногу.
Бежали сыны, все побросав.
Остановили паровик и молотилку. Стала такая тишина, слышно, как ползут с тихим шуршанием сухие тучи.
Все сгрудились кругом раненого.
Старший сын, Михайло, тяжело опустился возле отца на колени.
— Батько, што с тобой?.. — закрутил головой и скупо, не умея, заплакал, будто волк заскулил.
Разодрал на себе рубаху и стал натуго заматывать рану, чтоб кровь остановить. Старик скрипел зубами, судорожно цапаясь за землю. Потом замолк, глаза закатились, одни белки смотрели, а лицо стало пепельно-серое.
Все теснились, жалостно глядя на него.
— Кончается...
Михайло поднялся.
— Микифор, закладывай в арбу вороных, в больницу. Соломы накладите по самый верх.
Старик дрогнул. Белки медленно и трудно повернулись, глянули потухшие глаза, и зашептали потрескавшиеся губы.
Михайло наклонился.
— А?
Грудь старика высоко поднялась, подержалась и медленно стала падать.
— Н...нне... надо... — прохрипел он. — Н...нне... надо... помру... все одно... Где вы, хлопцы... не вижу... свету пущай... хочу глянуть... сынов...
Затрещала смоленая пакля. Опять багрово задергались по степи тени, и лицо старика точно зашевелилось, а у всех стали красные лица, одежа, руки.
Сыны стали кругом на колени, и Михайло, и Никифор, и Никола.
— Помру... ну што ж... напиталась земля моим... потом... кровью... пущай последнюю... допивает...
Зубы оскалились, стал тяжело дышать.
— Простите... люди добрые... простите вы все... до меня была лютая земля, а я был... лютой до людей... простите... Сыны мои... Божие благословение... на вас... и мое родительское... Не пришлось с вами... пойдете одни... бедовать... ничего не оставил... Зараз пущайте молотилку... к вечеру завтра кончите... время не теряйте... У Трофима Ивановича шестьсот взял последний раз... меня... не трожьте... погожу до вечера... штоб свиньи только... не съели... накройте... Трофим Иванович, прости ты... не обидь детей... старухе скажи...
