Когда мне стало дурно, я без слова уехал, чтобы давать хлеб семье. А когда мне станет лучше, тогда, быть может, я не оценю ничьих дружеских отношений. Все эти Молотовы, даже Божко[163] и все другие, позволяют мне быть знакомыми с ними потому, что «боятся» во мне способного человека, который, возможно, что-нибудь выкинет однажды и тогда припомнит им! Никто меня не ценит как человека, безотносительно к мозговым качествам. Когда я падаю, все сожалеют, улыбаясь.
Ты скажешь – я зол! Конечно, милая, зол. Кто же мне примером обучал доброму. Что я вижу? Одиночество (абсолютное сейчас), зверскую работу (6-й день идет совещание, от которого у меня лихорадка), нужду и твои, прости меня, странные письма (служба у Волкова[164], Келлер[165] и др.).
Пусть любая гадина побудет в моей шкуре – тогда иное запоёт. Пусть я только оправлюсь, и тогда никому не прощу! Каждый живет в свое удовольствие, почему же я живу в свое несчастие! Ведь я здоров, работаю как бык, могу организовать сложнейшие предприятия, писать и пр[очее].
Еще раз – прости за это письмо, но меня доконала судьба.
Я живу так. Встаю в 8 ч[асов]. Иду на заседание – до 3>1/>2 ч[асов]. Затем обедаю. В 5 ч[асов] снова заседание – до 9 ч[асов]. Совещание разбито на секции. Я председатель одной из них[166]. Пойми, какое я испытываю напряжение. В 9>1/>2 я дома. Сажусь за «Эф[ирный] тракт» – единственное мое утешение, которое я боюсь и не спешу кончать. Что у меня тогда останется? Пишу до 11, до часу или до двух иногда, потом скверно, в полукошмаре, сплю. В комнате очень холодно. Хозяйка (старуха) безжалостно скупа и топит по 4 полена.
Так идут мои дни. Иногда меня охватывают странные чувства утраты всего. Я расскажу тебе о них.
Я работаю много, но не устаю: так много сил у меня остается для тебя.
Я пишу это в перерыве меж заседаниями (утренним и вечерним). Большая аудитория пока пуста. Скоро начнут сходиться. Мне все равно теперь, где жить. Я буду писать лишь большие работы. В Москве растрачиваются люди, а тут копят силы и труды.
Я не могу жить без семьи. Я мужчина и говорю об этом тебе мужественно и открыто. Мне необходима ты, иначе я не смогу писать.
Как хочешь это понимай. Можешь использовать это и мучить меня. Но следует договориться до конца.
Единственная надежда у меня – создать что-нибудь крупное (литература, техника, философия – все равно из какой области), чтобы ко мне в Тамбов приехали мои «друзья» и предложили помощь.
Тогда, пожалуй, я действительно предпочту свое одиночество и свою провинцию всем друзьям и Москве.
