– Спятил?! Ты глаза-то налил да и говоришь: «Спятил!»
– Не ты подносил; свое пил.
– А ты пей, да разум не теряй. Суворов – это гений на весь мир!
– Постой, Суворову-то что, лет семьдесят было, да притом он русский, ему ход давали, а Платов опальный, да еще казак.
– Это верно, – сказал Зазерсков, – казаку ходу нет и не будет.
– Бреши! Ермака Тимофеевича за Сибирь Доном пожаловали!
– Да видал он его? А? А где выборный атаман? Пугачев-то чего боялся, забыл? В регулярство писать думали.
– Фармазон!
– Нет, коли на то пошло – сам ты фармазон. Сейчас видать верховую сипу[4].
– Эй, Алексей Николаевич, зачем лаешься – грех.
И долго еще шумели бы казачьи половники, да дверь отворилась, впустив за собою струю пара, и черноволосый и черноусый, в зеленом мундире с Екатерининской медалью на шее, вошел генерал-майор Иван Кузьмич Крутов. Сняв папаху, запорошенную снегом, с черной головы, он весело крикнул:
– Замолчи, честная станица!
Спорщики замолчали и поднялись навстречу лихому донскому генералу.
– А, ваше превосходительство, честь и место!
– Манжате[5] и пивате?
– Есть немного. Не побрезгуйте, ваше превосходительство. Эй! Марья Сергеевна – вина!
– Челом бью хозяйке, – сказал Крутов и поклонился в пояс жене Луковкина.
– Ну, что, по старине? Чарочка-каточек?..
– По старине, Иван Кузьмич, – развязно улыбнулась казачка.
– Ах, старина, старина! – вздохнул Крутов. – Последние времена настали, а тут по старине, говорите. Комету видали?
– Ну, что же комета? Это от Бога.
– От Бога-то от Бога. Да был я сейчас у Хрисанфа Павловича Кирсанова. Сказывал мне: письмо он от атамана из Питера получил. Пишет, с Наполеоном у нас и так, и сяк, однако готовьтесь, и чтобы коши[6] исправны были, об весне как бы не в поход.
– Вона! – протянул Сипаев, а за ним и Луковкин повторил то же восклицание. – А у нас-то и полки по станицам распущены… Плохо дело. Опять скомплектовывать будут.
– Наши уже собираются на Красный яр, – сказал есаул-атаманец.
– Ваши! Ваши в первую голову… Ну, довольно об этом! Война так война. А у вас что за сбор?
– Это наше кумпанство.
– Ну, где кумпанство, там и пьянство, а где пьянство – там и веселье. Верно?
– Верно, – в голос ответили гости.
– Ну-ка, есаул, ваших александровских песенников нельзя ли? Скомандуйте-ка, батюшка.
Есаул поднялся.
– Слушайте, дорогой, еще бы и за Балабиным послать, – сказал Луковкин, – да, может, и других, кто дома, а, на огонек? А у нас икра есть ловкая, да звена два осетринки, да кто не постится – хозяйка моя живо индюка бы зажарила. А и индюк же ва-ажный! Сам Наполеон такого не едал.
