— Нет, ты переводи, пожалуйста, все, — настойчиво попросил ее Веня.
— Ну, в общем, тут он поет обо мне, — потупилась Цаган, — а что поет, не мне об этом говорить, а тебе знать необязательно.
— Нет, ты говори, — упрямо настаивал Веня.
— Какой ты, честное слово, — вздохнула Цаган. — Гостю нельзя отказывать по нашим законам, только в этом твое спасение. — И, наклонив голову, засмеялась. — Он поет, как ураган обрушился на степь, хотел тебя запугать, но ты оказался храбрым, а потом к тебе на помощь пришла Цаган, я, значит, — закончила она горячим шепотом. — Теперь ты должен встать и поклониться нам всем.
— Благодарю за совет, иначе бы я просидел как пень, — шепотом откликнулся Якушев.
Он встал и низко поклонился старику. Калмыки одобрительно закивали головами. Сидя на корточках, мужчины и женщины продолжали курить свои длинные трубки. А когда огонь стал уже угасать в очаге и под остывающим пеплом начали меркнуть головешки, председатель колхоза негромко сказал по-русски одному ему, чисто и ясно:
— Спокойной ночи, дорогой гость. Цаган проводит тебя на ночлег в кибитку.
Все быстро разошлись. Встала и Цаган, высокая и прямая, над пеплом костра.
— Идем, парень, — позвала она Якушева.
Звезды, отливая голубизной, смотрели на них с высоты, и было это небо до того манящим и загадочным, что Веня остановился как зачарованный, не в силах оторваться от его редкой красоты. Молодая женщина сделала к нему шаг и настойчиво повторила:
— Идем же. Ведь поздно, и очаг погас.
— Идем, — ответил Якушев безропотно, следуя за ней.
На самой окраине становища, чуть поодаль от всех других, чернела последняя кибитка. Внешне она ничем не отличалась от своих соседок, лишь над самым ее острым верхом слабо вращался под легким ночным ветерком жестяной флюгер. Пока они приблизились, месяц стал ярче и осветил узкий вход, занавешенный кошмой. Чуть согнувшись, Веня вошел в кибитку первым.
— Сними у входа туфли, — мягко сказала Цаган, и он послушно исполнил ее просьбу.
Под стертыми, опухшими от долгой ходьбы ногами он ощутил не земляной пол, а мягкую шерсть. Женщина зажгла электрический фонарик, и на мгновение желтый его свет вырвал из мрака ковер из овчины и высоко взбитые, положенные одна на другую подушки.
— Это твоя постель, юноша, — ласково проговорила Цаган, — располагайся и будь полным хозяином. Помни, у калмыков закон — все лучшее гостю.
Она не торопилась покидать кибитку, стояла перед ним, темная и прямая, как незажженная свеча.
