Избранная проза | страница 25



Ей не хотелось оскорблять этот чистый образ, созданный ее пламенным воображением, и, увидев, что муж оказался мелочным и ничтожным, она замкнулась в самой себе, восприняла постигшее ее несчастье как удар судьбы и терпеливо переносила его все двадцать пять лет вплоть до этого злополучного дня.

6

Да, ей были знакомы эти страстные переживания одиноких сельских учительниц и их волнение, когда поблизости располагался какой-нибудь военный лагерь. Каждая из них спешила испытать свое счастье, и оно обычно оказывалось кратковременным.

Очевидно, учительница из Узунмахлара тоже стала жертвой своей наивной глупости и желания Матея Матова вторично сыграть роль рыцаря, что явствовало из письма пострадавшей бедняжки. Это письмо, написанное в интимном благодарственном тоне, недвусмысленно намекало на вещи не только подозрительные, но и опасные, раскрывало секреты, за которыми таилась низкая и подлая измена.

Молодая жена Матея Матова не верила своим глазам. Это было для нее новым ударом, новой страницей в книге разочарований. Правда, она ревнива и характер у нее болезненно подозрительный, но тут не могло быть никаких сомнений, — факты говорили сами за себя. В то лето полк стоял некоторое время в лагерях вблизи Узунмахлара, и все произошло, несомненно, так, как она предполагала. Это было неслыханным оскорблением. Вспомнилась сейчас вся дикая нелепость наступившего объяснения. Она бросила ему обвинение неожиданно, в самый разгар спора о другом, и так приперла его к стенке, что он в первый момент словно остолбенел.

— А о чем тебе пишет эта мерзавка?

— Что? Какая мерзавка? — недоумевающе спросил он.

— Учительница из Узунмахлара, — заявила она с ехидной улыбкой.

— Откуда ты знаешь? — И он шагнул ей навстречу.

— Ничего нет тайного, что не сделалось бы явным.

— Значит, рылась в моих карманах? Где письмо? — Глаза его расширялись, лицо вытягивалось.

— Я его сожгла.

— Где письмо, негодная? Говори, или я за себя не отвечаю. Где письмо?! — кричал он.

Он был страшен. Еще минута, и он, казалось, взорвался бы от бешенства, свойственного его первобытной натуре. Она вынула письмо, скомкала и бросила ему в лицо.

— На, возьми! Вот любезности твоей мерзавки! Благодарит за то, что ты валялся с ней по полям! За то, что блудили по кустам, как собаки! На! на! на!

Он смотрел на нее с глубоким сожалением, потом схватил за локоть и процедил сквозь зубы:

— Несчастная, да я ее даже не знаю!

— Не знает! Весь мир ее знает, а он, видите ли, не знает!