Я ничего этого не дождался и, выпрямившись, на негнущихся ногах вышел за дверь, спустился в кабинет и в ярости начал крушить все вокруг.
– Вильдан, – чуть позже заглянул ко мне дядя, – что произошло, откуда у тебя этот медальон?
– Я обменял его на собственный разум, дядя.
– Что ты имеешь в виду?
– Я инициировал одну невинную ведьму и забрал медальон в дар.
– Ты с ума сошел! Понимаешь, чем это тебе грозит? Вильдан, зачем?
– Я был уверен, что амулет спасет его. Неужели он действует только на ведьм?
– Не знаю, племянник. Это очень старинная вещь, язык древний, сложно понять принцип действия до конца. А что с той девушкой?
– Кинулась в реку.
– Почему?
– Я собирался отвезти ее на казнь.
– На казнь? Ты бы казнил ее, Вильдан?
– Я бы точно нет, дядя. Другой инквизитор сделал бы это.
– Да как же ты можешь?
– Я не имею права сохранять им жизнь исходя из личных интересов. Каждая ведьма – несколько загубленных невинных жизней.
– Не все они плохие.
– Они все рано или поздно попадают под влияние этой женщины, дядя, а потом идут убивать. Сколько человек погибло за эти два года? Не сосчитать! Они всегда убивают невинных, потому что боятся открыто выступить против нас. Их цель – сеять страх, чтобы заставить людей отвернуться от официальной власти, запугать, чтобы люди присягнули им.
– Привез бы девушку сюда, поселил бы в доме.
– Да она бы сбежала, едва представилась бы возможность. Эта ведьма очень изобретательна, дядя, даже от меня умудрилась ускользнуть.
– Как же ты будешь жить дальше?
– Я справлюсь, Бенедикт. У меня есть цель, а значит, я выдержу.
После ухода дяди, кое-как совладав с собственными эмоциями, я вновь поднялся в детскую, присел в кресло у кровати, не желая тратить и единственной минуты из тех оставшихся часов и дней, что еще могу провести рядом с Домиником. Взяв в ладонь крохотную ручку, уставился в темное окно невидящим взглядом, а перед глазами вновь проносились до боли родные и любимые лица. Я просидел так до самого утра, не сомкнув глаз ни на мгновение.
Едва солнце осветило комнату первыми лучами, дверь отворилась и вошла няня Доминика. Эта уже немолодая женщина была искренне привязана к малышу, и часто я слышал от нее слова, что лучше бы ей погибнуть тогда на площади, чем видеть сейчас угасание малютки. Я помню, что первое время тоже надеялся на выздоровление сына, но детский организм оказался слишком слаб, чтобы побороть проклятие, хотя примерно половину пострадавших на площади взрослых людей удалось спасти.
