Роман «Мулла-бабай» можно считать одним из произведений, посвященных описанию мира кадимистских дореволюционных медресе. Поэтому роман очень полезен в познавательном плане и для современного читателя, так как мы сегодня мало знаем об этом. Взяв для описания самое простое медресе, он детально освещает широко распространенную в то время систему обучения, ее методику, жизнь шакирдов и др., и дает обо всем этом интересные, богатые сведения. В этом плане представляет особый интерес то, как шакирды отдыхают. Из произведения мы узнаем, что даже в кадимистском, т. е. противостоящем всему светскому, прогрессу, медресе молодость остается молодостью и умеет постоять за себя. Подробнейшим образом описанная в романе традиция времяпрепровождения шакирдов – «калпания» тому яркий пример. Автор показывает, что эта традиция имеет богатую программу, записанную на бумаге, и буквально, по крупицам ее описывает. В этой игре-представлении наравне с шакирдами участвуют и хальфы. Программа состоит из подготовленных самими шакирдами трапезы, песен и плясок, смешных инсценировок и др. О том, как все это воздействует на шакирдов, описывает и с грустью, и с задором. Скажем, звонкий голос кубыза «на шакирдов, утомленных тусклой повседневностью, когда один день похож на другой, погружал в глубокие раздумья. У юношей, истосковавшихся по прекрасному, по красивым голосам, щекоча своим слабым, тусклым звуком души, вызвал в их памяти красивые воспоминания, любимые мелодии. Вызвал в памяти прекрасные минуты, счастливые часы» (С. 242).
А то, как под мелодию кубыза один из шакирдов пустился в пляс, автор описывает совсем в другой тональности, по-молодежному бодро: «Невысокого роста мальчуган, надев высокие кавуши, пустился отбивать чечетку, сотрясая все тело. Временами он тихонько, шевеля плечами, направляется в сторону кубызчи; временами, как машина, набирающая скорость, начинает отбивать чечетку так, что глаз не успевает за движениями ног и рук; временами к движениям ног прибавляет щелканье пальцев, своим топотом перекрывает звуки кубыза и ложек; временами ногами выделывает такие кренделя, и, забыв о своем весе, почти летает; увлекаясь, он забывается» (С. 143).
Как видно из примеров, убедительно и впечатлительно описывая вечеринку шакирдов, Г. Исхаки добивается всестороннего и красочного воспроизведения среды медресе в прошлом. Описывая жизнь деревни после приезда туда муллы Халима, писатель стремится к естественности и типичности повествования. Конечно, такое повествование хорошо знакомо самому писателю и даже связано с описанием «проникшей в кровь» жизни. Об этом повествуется спокойно, без эмоций. И главный герой романа очень удобный для подобного повествования. По своему духу и характеру Халим сильно отличается от героя романа «Жизнь ли это?». В отличие от витающего в мире иллюзий, романтичного шакирда, он с неба звезд не хватает, не плавает в мире фантазий, а живет, довольствуясь малым. Довольно критически относящийся к своему герою писатель самые большие достижения Халима, полученные на протяжении десятилетнего обучения в медресе, видит в его старательном желании хоть в некоторой степени понять арабские книги, в том, как после долгого разглядывания, он начинает их немного понимать. Сравнивая знания, полученные Халимом в течение десяти лет, с годом учебы шакирда, обучающего по-русски, со знанием и пониманием им русской литературы, эти два разных результата писатель объясняет разницей обучения в кадимистском медресе и русской школе. Воспитание Халима в медресе старого типа человеком односторонним, изолированным от своей эпохи, Г. Исхаки объясняет так: «В его голове основательно сидит, конечно, то, что самая верная религия – ислам, все, что принимается исламом – хорошо, красиво; то, что исламом не принимается – плохо, ошибочно. Как он бесконечно благодарит Аллаха за то, что родился мусульманином, так и брезгует каждого встречного русского. Ему даже кажется, что русские – это и не люди, и не звери, а что-то другое. Пытаясь в их делах найти разум, смысл, про себя он их постоянно жалел. Когда он видел красивого русского, в особенности красивую русскую женщину, приговаривал, жалея от чистого сердца:
