Я не спорил. Я и в самом деле не знал, что будет со мной. Звали же меня работать на опытное поле. Обещали натаскать, а потом послать учиться на агронома. Могло и так случиться. Думать об этом не хотелось, когда кругом так привольно, когда птицы то и дело выпархивают из-под ног лошади, когда выскакивают вспугнутые косилкой серые степные лисички - корсаки, дают стрекача длинноухие косые, перебегающие высокой травой из одного березового колка в другой.
И это веселое время косьбы навсегда бы осталось в памяти светлыми, радостными днями, если б они не были омрачены...
Утром в степь прискакал на хромой кобыле соседский мальчишка Семка.
Он, запыхавшись, давясь своими словами, чуть не плача, сообщил:
- Салтанко вместе с цыганкой вчера с вечера кудай-то делись. А утресь хватились - ни Рыжика, ни Пестрянки, ни нового ходка на железном ходу... Кинулись мы с бабушкой в кухню, где Стаська спала, - и бубна нет... И сундучка ее нету... И Салтанова кошеля нету... Хотели скакать во все концы. А на чем поскачешь, когда все кони в степи?..
Выслушав Семку, я почему-то вдруг захотел пить... Потом... этого можно было не сообщать... я заплакал. Громко, не стыдясь...
Егорша облил меня водой.
- Брось ты, паря! Лошадь-то ведь казенная. А корова все равно порченая... так и так бы она от тоски сдохла... Вспомни, какие глаза у нее были, чисто умалишенные... Еще и сдуреть могла. Совсем бы худо было. Может, к лучшему, что ее умыкнули...
Егор не понимал моего горя. Разве оно было только в потере Рыжика, которого никогда не заменит никакая другая лошадь? Не может быть после первого любимого коня второго. Не может. Неужели мне жаль было корову, которую я разлюбил после памятного разговора в камышах?..
- Найдутся, никуда не денутся, - утешал Егорша. - Про Кулунду только говорится, что она без края, а край у нее есть. Для них тоже трибунал подберем...
Лежа на сене ничком, не подымая головы, я сказал Егорше:
- Не утешай! Я ведь не только Рыжика, но и товарища потерял. Я ведь спал с ним рядом. Сахаром делился, - почему-то я вспомнил именно о сахаре, когда можно было привести более существенные доводы нашей дружбы.
А потом я отлежался. Егор вырыл бутылку первача и дал мне полстакана.
- Глушит, - сказал он. - Старое снадобье. Выпей!
И я выпил. Мне на самом деле вдруг стало как-то легче.
Семка, не вынимая пальца изо рта, смотрел на меня с горечью. В его глазах стояли слезы.
- Они, пожалуй что, к Славгороду подались, - вдруг вымолвил Семка. Если бы моя не хромала, так можно бы на ней... С коровой-то далеко не ускачут, живо бы споймали.
