Утренний Конь | страница 8
— Эй, ты, стой!
Повелительный окрик мальчика удивил немца.
— Что тебе надо? — придержав лошадей, спросил он сердито.
— Патроны…
— Охо-хо, — насмешливо пропел немец. — Охо-хо! Майн готт… А где мой хлеб? А где мое сало, дурацкая твоя башка, айн, цвай, драй!
«Айн, цвай, драй!» — ударами молотка отозвалось в Янкином сердце.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть на подводе желтого цвета, и вновь хрипло, требовательно закричал:
— Стой!
Немец остановил лошадей, соскочил с козел на землю и бросился к мальчику. И споткнулся… Он грузно повалился на дорогу. В тот же миг Янка вырвал из его рук кнут, вскочил на козлы и повернул лошадей назад, в сторону города.
На этот раз за подводой бежал немец, бледный, с отвисшей губой.
— Манн готт, о майн готт! — кричал он хрипло.
А Янку, сидящего на козлах, мутило. Море желтого цвета накатывалось на него тяжелой зыбью. Руки, державшие вожжи, слабели.
Немец без труда догнал бы свою подводу, но из-за поворота дороги неожиданно показался конный отряд матросов, вооруженных карабинами. На черном высоком коне сидела Катя Рублева.
Она и еще двое молодых матросов спешились, а остальные понеслись дальше, в направлении Большой Аккаржи.
В мешках немца оказались пулеметные ленты.
— Дробь… Дробь надо делать… Утка летит… Свинец нужен… — бормотал он плаксиво и старался казаться добродушным чудаком немцем в надежде, что над ним лишь только посмеются и отпустят на все четыре стороны. Заискивающе глядя всем в глаза, он даже взмахнул руками и закрякал как дикая утка…
Но никто не смеялся.
Катя поднесла Янке флягу с водой. Он выпил все до последней капли и, повернувшись к немцу-колонисту, показал ему язык.
— Ладно, не задирайся, домой нам надо, видишь, все ноги твои в крови… — сказала Катя.
Она подвела Янку к своему коню, помогла на него взобраться, а сама, устроившись в седле позади, улыбнулась.
Янка глядел на синее, бегущее им навстречу небо: теперь оно было полно ветра, как паруса океанского барка, — и думал о белой горбушке, выброшенной за окно. Ну и что же, видно, на свете есть вещи важнее хлеба…
Был год девятнадцатый.
По обеим сторонам дороги во всю свою силу цвели дикие маки и белели степные колокольчики.
Соль
Шел год двадцатый, неурожайный. Голодные видения тогда донимали нас, пацанов. Перед нами то и дело возникали пекарни с жаркими золотыми хлебами, казаны с мамалыгой и корзины с хамсой…
Я сидел дома и ждал прихода матери. Может быть, принесет немного еды. Но мать не шла.
Вечерело. Плыли над городом лиловые облака. Зажглась заря и быстро и синевато сгорела, как самодельная спичка. В это время я услышал за окном голос:
