Мужичонка-лиходей –
рожа варежкой –
дня двадцатого апреля
года давнего
закричал вовсю
в Кремле,
на Ивановской,
дескать,
«Дело у него
Государево!!.»
Кто таков?
Почто вопит?
Во что верует?
Отчего в глаза стрельцам
глядит без робости?
Вор – не вор,
однако кто его ведает…
А за крик
держи ответ
по всей строгости!..
Мужичка того
недремлющая стража взяла.
На расспросе
объявил этот странный тать,
что клянется смастерить
два великих крыла
и на оных,
аки птица,
будет в небе летать…
Подземелье.
Стол дубовый.
И стена
на три крюка.
По стене плывут, качаясь,
тени страшные.
Сам боярин Троекуров
у смутьяна-мужика,
бородою тряся,
грозно спрашивали:
– Что творишь, холоп?..
– Не худое творю…
– Значит, хочешь взлететь?..
– Даже очень хочу…
– Аки птица, говоришь?..
– Аки птица, говорю…
– Ну а как не взлетишь?..
– Непременно взлечу!..
…Был расспрашиван бахвал
строгим способом,
шли от засветло расспросы
и до затемно.
Дыбой гнули мужика,
а он упорствовал:
«Обязательно взлечу!..
Обязательно!!.»
Вдруг и вправду полетит
мозгля крамольная?!
Вдруг понравится царю
потеха знатная?!.
Призадумались боярин
и промолвили:
– Ладно!..
Что тебе, холоп,
к работе
надобно?..
…Дали все, что просил
для крылатых дел:
два куска холста,
драгоценной слюды,
прутьев ивовых,
на неделю еды.
(И подьячего,
чтоб смотрел-глядел…)
Необычное
мужичок мастерил,
вострым ножиком
он холсты кромсал,
из белужьих жабр
хитрый клей варил,
прутья ивовые
в три ряда вязал.
От рассветной зари
до темных небес
он работал и
не печалился.
Он старался – черт,
он смеялся – бес:
«Получается!..
Ой, получается!!.»
Слух пошел по Москве:
«Лихие дела!..
Мужичонка…
да чтоб мне с места не встать!..
Завтра в полдень, слышь? –
два великих крыла…
На Ивановской…
аки птица, летать…»
