Поокрепли мы с медвежатины, пришли немного в себя. И начали думать, как быть дальше. Помощи с материка, где, видимо, считали нас уже давно погибшими, ждать не приходилось. Так что оставалось надеяться на себя.
Времени у нас было в достатке, и мы решили как следует изучить остров. В теплые дни, собравшись кучкой, обходили свои владения. В одну из таких вылазок, ко всеобщей радости, я обнаружил на северной части острова две старые рыбацкие шлюпки, видимо также принадлежавшие норвежским полярникам. Одна из лодок была совсем никудышная, но вторая все же на что-то годилась. Прикинув, мы решили, что из этих двух посудин можно сработать неплохое суденышко, на котором с приходом весны, по чистой воде, можно попытаться выгрести на материк, к своим.
Мы оттащили обе эти лодочки подальше от берега, огородив, обложив их со всех сторон камнями.
Вернувшись домой, мы доложили Старкову о своей находке и о том плане, который созрел у нас в связи с находкой.
— Это все хорошо, — согласился Старков, — но до весны слишком долго ждать. К этому времени мы все успеем тут от цинги передохнуть. Будем пробиваться на материк по льдам. Лед крепкий, стоять будет еще долго, до самого мая, а за три месяца, даже если будем продвигаться потихоньку, помаленьку, к людям все-таки выберемся.
Предложение Старкова меня сразу же насторожило. Идти по льду, будь он сплошняком, конечно, можно было, но ведь этот лед постоянно находится в движении. Пойдешь по льдам, и неизвестно еще, куда придешь, потому что между этими льдами и тем далеким берегом может не быть спайки. Я высказал все, что думал об этом, встречном плане Старкова, предлагая остановиться на нашем, как более разумном, стараясь убедить его, Старкова, в том, что рисковать сейчас ни к чему, что всем нам нужно поднабраться сил, хорошенько продумать план шлюпочного перехода, подготовив тем временем саму шлюпку.
Старков настаивал на своем, и в голосе его отчетливо слышались командирские нотки.
Я пытался доказать неразумность предстоящего перехода по льду, но Старков заявил, что я трус и деморализую личный состав, и мое поведение надо рассматривать только как трусость. По возвращении на материк со мной, мол, будет особый разговор. Надо же, как всё выстроил, гад!
Услышав такое обвинение, многие из наших ребят заволновались, я ждал, что они подадут свой голос, как-то рассудят нас, но, видимо, два месяца жизни на острове, одичалость и тоска по материку все же сказались. Прошел старковский план. За меня попытался заступиться мой товарищ Сорокин, какие-то слова замолвила Надя, стараясь, однако, не смотреть в мою сторону. Мне было не по себе. Слабые попытки Сорокина и Нади ничего не могли изменить.
