— Хотелось бы мне, ей-богу, повидать сейчас Наденьку, — вздохнул Бородин. — Другие вон батальонами, дивизиями собираются вместе, чтобы вспомнить свои пути-дороги, боевых друзей. Нам, правда, ничего героического не выпало. А все же есть что вспомнить! Есть!
Бородин закашлялся.
Я ждал, когда он продолжит свой рассказ.
— Я уж сказал тебе, что остров стал нашим спасением. Не успели мы выбраться на берег, как снова начало штормить. Даже с берега было страшно смотреть на разыгравшуюся непогоду.
Выбравшись на берег, мы допустили большую оплошность: нам бы шлюпку как можно дальше, в глубь острова затащить, а мы ее вблизи берега за камни задвинули. Ну и смыло ее. Хорошо хоть провиант из шлюпки вытащили, перенесли все в палатку, которую сработали из паруса, шинелей и накидок.
Устроились мы на первых порах неплохо. Правда, жилье было холодноватым, но зато мы могли в нем укрыться от ветра. Как могли подбадривали друг друга. Третьи сутки не приходил в себя наш капитан, все время метался и бредил, отдавая разные команды. Надюша с воспаленными глазами сидела рядом с ним.
Мало кто из нас не переболел тогда. Пока были в напряжении — болезнь словно бы обходила, как только напряжение спало, она тут-то нас и стерегла. И Наденьке, бедной, пришлось бегать между нами — от одного к другому. И откуда у нее только силы брались… Помочь-то ей, по сути дела, было некому. Вот мы и лежали впокатушку. Кто с сильной простудой, кто с воспалением легких.
Хуже всех был Боря Хорьков — самый молодой из нас, почти мальчишка, ему как раз перед отходом из Рейкьявика девятнадцать исполнилось. Такой был светлый и восторженный паренек. Все стихи о море писал. Большей частью грустные, будто бы знал, что написано ему на роду. Умирал Боря тяжело, в сознании, широко раскрыв свои красивые глаза, прося Надюшу спасти его. Да что могла сделать она?
Борина смерть была первой нашей потерей… И потому все мы переживали ее тяжело. За тот год с небольшим, что Боря пробыл на «Декабристе», мы успели привыкнуть к нему, сжиться с ним. Мы гордились им перед другими, потому что ни на одном судне не было больше поэта, который бы не только писал стихи, но и печатал их в газетах, посвящая то кому-либо из нас, то всему нашему кораблю.
Вслед за Борей Хорьковым потеряли мы нашего радиста Сашу Федотова — неугомонного фантазера и мечтателя, занимавшего нас в свободное время в кубрике рассказами о том, что настанет время, когда человек выйдет на связь с другими цивилизациями, для чего ему потребуется другая азбука, отличная от той, которой пользуются сейчас радисты всего мира. И над этой азбукой ломал голову Саша Федотов, исписывая свои тетради загадочными знаками, выстукивая их ключом, знакомя нас с возможными вариантами межпланетной связи. Будь сейчас Саша в живых, он непременно бы работал в космическом центре, потому что толковым, сообразительным человеком был. Пожалуй, радиста лучшего, чем он, не было во всем нашем пароходстве. И, быть может, во всем флоте…
