В тот же месяц в лагерь в 9-ю роту прибыл новый офицер. Его звали Йозеф Малиновский, он был поляком, как говорили, из Лемберга. Капитан Тараканов горел желанием представить нас друг другу, очевидно принимая на себя на общественных началах роль ответственного за соединение всех польских граждан лагеря. Я поговорил с Малиновским, и он признался мне, что какое-то время занимал в немецкой армии должность старшего врача. Русские захватили его в плен в Одессе и упрятали в тюрьму. Пока он был в заключении, русские стали пользоваться его искусством для лечения гражданского населения города, получившего ранения в боях. Все это время он заявлял, что на самом деле является офицером польской армии. В конце концов русские решили, что им он больше не нужен или что слишком велик риск того, что он сумеет бежать. Поэтому они передали его в лагерь НКВД.
Теперь в лагере было три польских офицера, включая Бруно. Со временем мы узнали, что были единственными поляками на 15 тысяч человек, содержавшихся в лагере. Все остальные были русскими. Меня окружали враги, и от казни меня хранило только то, что моя личность не была раскрыта. И я не знал, как долго эта защита будет спасать меня. Все внутри меня говорило о том, что нужно покинуть это место. Прошло уже много недель с тех пор, как я подал официальный рапорт о переводе в польскую армию. Я чувствовал, что пришло время сделать еще одну попытку. Однажды вечером мы с Бруно и доктором собрались в укромном месте на территории лагеря, и я объявил им, что нам необходимо найти способ выбраться отсюда. Всем коллективом мы направились к одному из лагерных начальников и вручили ему официальный рапорт о переводе из лагеря туда, где мы могли бы служить в польской армии. Офицер взял рапорт явно равнодушно и приказал нам ожидать ответа.
Через неделю ответ пришел, но он оказался совсем не таким, на какой мы надеялись. Меня вызвали к майору НКВД, который заявил, что коллективные рапорты не рассматриваются. Мы должны были вновь письменно подать такое же заявление, каждый индивидуально. С тем майор меня и отпустил. Я передал его слова Бруно и доктору, и мы сделали так, как он нам посоветовал. Потом мы снова принялись ждать.
А еще через четыре дня произошло нечто необычное. Исчез доктор. Я узнал, что его вместе с еще двумя тысячами заключенных отправили «на этап». Слово «этап» означало принудительные работы на полях капусты примерно в 80 километрах от Сталино. Больше я его не видел. Теперь в лагере оставалось только двое поляков. А еще через несколько дней я стал думать, что последний рапорт, как и предыдущий, ничего не даст.
