Мне удавалось находить моменты, когда можно было отвлечься на что-то приятное или смешное, когда можно было посмеяться над чем-то про себя. Я помню, как один из наших взводов отправили на работы. Я с Таракановым находился в его комнате. В помещение зашел командир взвода, который прервал нашу беседу:
– Товарищ капитан, один старший лейтенант отказывается выходить на работу.
Тараканов поднес руку к лицу и медленно потер глаза. Потом снова опустил руку и посмотрел на командира взвода так, как будто его попросили разрешить спор между четырехлетними детьми.
– Хорошо, пришлите его сюда.
Командир взвода ушел, и через минуту в комнату вошел офицер, о котором шла речь.
Тараканов заговорил с ним самым обычным голосом:
– Почему вы не хотите сегодня работать?
– Я готов работать, – ответил офицер, – но у меня нет перчаток.
– А где ваши перчатки, лейтенант?
Офицер простодушно ответил:
– Я пользуюсь ими, чтобы хранить там немного хлеба, который накопил. Я не хочу, чтобы другие знали об этом.
После этих слов Тараканов оглушительно захохотал. Я никогда не видел, чтобы он так смеялся. Даже офицер не сумел сдержать удивления от того, что сумел доставить своему командиру наслаждение этой комедийной сценой. Когда капитану удалось перевести дыхание, он с трудом выдавил из себя:
– Убирайся отсюда!
Даже мне пришлось засмеяться.
Позже в тот же вечер произошел еще один инцидент с пищей. На ужин каждая рота получала свою порцию супа в большом баке. За раздачу отвечал лейтенант Анищенко, который распределял хлеб и суп. Кухня обычно была великодушна при выдаче супа, и нам, как правило, доставалось на 15–20 порций больше, чем было положено. В роте было 300 человек, и каждый хотел, чтобы эта лишняя порция досталась именно ему. Когда раздача супа бывала закончена, рядом с ним обычно собиралась целая орда охотников за той дополнительной порцией. Все они толпились вокруг, толкаясь и мешая друг другу, окунали туда ложки, пока наконец кто-то случайно не толкал бак. Бак переворачивался вместе с содержимым. Солдаты умолкали и расстроенно стояли над потерянной едой. Что касается меня, я всегда смеялся над этим. Про себя я думал, что в Германии такого просто никогда не могло произойти и в лагере царили бы порядок и дисциплина[49].
Наконец всего через несколько дней произошел самый забавный случай. На этот раз, можно сказать, автором шутки стал я, и это едва не стоило мне жизни. Приближалось 1 мая, что в России считалось особенным праздником. Весь лагерь лихорадочно готовился к праздничному дню, в том числе к демонстрации и параду для лагерной администрации. Принимать участие в параде должны было несколько рот, в том числе и моя рота. День должен был начаться со спортивных соревнований и игр. Сразу же после этого должен был прибыть полковник НКВД из Москвы, которому было поручено возглавить официальное мероприятие. Он прибыл заранее, чтобы поучаствовать в репетициях, которые мы проводили накануне праздника. Все понимали, что офицеры лагеря воспринимали все это очень серьезно, возможно, в надежде произвести впечатление на свое командование в Москве.
