Дни тянулись медленно. Когда мы мерзли, то наматывали шаги из одного угла камеры в другой, чтобы согреться. С наступлением ночи мы с той же целью сгрудились вместе, будто крысиная семья в своем гнезде. А вши! Это не вши были у нас, а мы у вшей.
Рано утром в 6 часов нас будил надзиратель, и все мы по очереди пользовались ведром. Я узнал, что есть дают всего один раз в день в 2 часа пополудни. Каждому полагалось по 250 граммов хлеба и пол-литра картофельной воды. Это был весь наш рацион на целый день.
Снова наступила ночь, и в камере прошел еще один день. Разговоры стали короче. В конце концов русские поняли, что я не намерен много говорить о себе, и все перестали меня расспрашивать. Время от времени они разговаривали между собой, рассказывали истории из прошлого, случаи, произошедшие в военное время, и даже посмеивались над этим. Несмотря на свои страдания, они находили в каждом что-то, что вносило умиротворение в эту компанию. Это восхищало меня в них.
В тюрьме очень донимала тишина, но особенно – холод. Время от времени кто-нибудь из нас начинал расхаживать по камере туда-сюда. Наступил и прошел третий день. Мне все еще не говорили ни слова о том, что меня ждет. Через четыре дня я понял, что слабею. Мне становилось все труднее подниматься с пола. Прошла неделя, за ней – еще одна. Через 15 дней меня начало раздувать, как и всех остальных.
Наконец я дошел до точки и понял, что больше не выдержу. С большим трудом я постучал в дверь, чтобы привлечь внимание надзирателя. Через секунду я услышал чьи-то шаги, которые доносились из коридора и остановились перед нашей камерой. Распахнулась маленькая дверка, через которую меня спросили:
– Что тебе нужно?
– Я хочу переговорить с начальником, – ответил я слабым голосом.
Тюремщик усмехнулся и, не говоря ни слова, закрыл окошко, а потом медленно пошел назад по коридору. Через несколько минут он вернулся. Он долго искал ключи, но наконец открыл замок и отворил дверь.
– Пойдем со мной, – сказал он мне.
Я шел за ним по коридору, пока меня не привели к знакомому тюремщику. Это был тот самый парень, что забрал мои перчатки.
– Господин, – каждое слово давалось мне очень тяжело, – я польский гражданин. Я пришел сюда, в это здание, чтобы вступить в армию. Когда я сюда пришел, меня здесь закрыли. Я даже не знаю, почему я здесь. Не могли бы вы объяснить мне, что происходит?
Он взял в руки документы, которые прислали со мной из НКВД, и небрежно просмотрел их. Отложив их в сторону, он пояснил:
