И вот, летом 1970 года, как обычно, мы были в Юкках. Утром и после обеда выходили с преподавателями на этюды, а в остальное время играли в пионербол, пинг-понг или просто били баклуши. В то самое время в солнечной Одессе «выплыла» холера, там объявили карантин и всем отдыхающим запретили выезжать из карантинной зоны до особого разрешения. Мы и думать не могли, что каким-то образом это может затронуть и нас. Однако пока мы преспокойно играли в свой пионербол, к нам в Юкки совершенно инкогнито пожаловала молодая девица, дочь директорши лагеря (дача Бродского тоже считалась пионерским лагерем). Пожаловала она не из Питера, а из Одессы, где была то ли в стройотряде, то ли просто на отдыхе. В карантине сидеть ей не хотелось, и она сбежала к маме в детский пионерский лагерь. Побыла у нас денек-другой, поиграла с кем-то в теннис, поела в столовой и покатила в город Питер, где ее и задержала милиция. Ее тут же отправили в Боткинскую больницу на обследование и обнаружили у нее холерную палочку, девочка оказалась бациллоносителем.
На следующее утро к нам в комнату никто не пришел объявлять подъем и никто не потащил нас на утреннюю линейку. Зато появились люди в белых халатах и с масками на лицах. Они стали щупать нам животики и задавать волнующие вопросы: когда у нас в последний раз был стул, какого он был рода и цвета и вообще не болит ли чего? В этой обстановке у многих тут же появились рези в животе и их немедленно транспортировали в Боткинские бараки. В число отправленных попали и некоторые учителя. Остались только самые стойкие. Выйдя на улицу, мы обнаружили, что вся территория лагеря оцеплена милицией, а люди в спецодежде, похожей на скафандры, опрыскивают весь дом снаружи какими-то химикатами. Всех местных, кто был в контакте с лагерем, включая детей поварих и уборщиц, подселили к нам на дачу и в нашей комнате уже оказалось не 13, а все 18 человек. Деревенские парни на нас и так-то смотрели косо, мол, городские, да еще и художнички, а тут им еще и пришлось спать с нами в одной комнате. Наши ночные истории до петухов им сразу не понравились и на следующее утро я, как один из рассказчиков, получил увесистую оплеуху в умывальной комнате от местного дебила, которому мои рассказы были неинтересны и мешали спать.
Ночью мы выходили пописать через окно в кустики, чтобы не шлепать до вонючего нужника в конце двора. В кустах было очень темно и мы всегда боялись набегов местной шпаны, жадной до драк. В одну из таких ночей я вылез в окно и только приготовился сделать свое дело, как в кустах что-то зашуршало, напугав меня до смерти. Я приготовился защищаться, но тут увидел Петьку, моего одноклассника, и Петька уже немного прорезавшимся баском выдал: «Не ссы, Маруся, я Дубровский!»
