— Как же это?
— Я случайно встретил ее во дворце.
— Ну и вел бы ее сюда.
— Она не свободна, она порабощена.
— Скажи кем, будем бороться, будем искать…
— Матушка! — жалобно сказал Ласкарь, простирая руки к святым иконам. — Я уже пережил это. Только когда падет ваша нечестивая империя, которой вы служите, как Маммоне, только тогда восторжествует справедливость!
Они замолчали, погруженные в глубокие думы или молитвы. За фасадной стеной слышалось на далеком рынке, как истошно кричит какой-то осел, вероятно, в знак скорби по своему соплеменнику.
В Манефе же все-таки победило исконно женское любопытство, поэтому она начала разговор снова.
— Что же ты так спокоен, так умиротворен? Где же она, о которой ты тут так кричал? Что будет с ней?
— Не удивляйся, я встретил случайно того пророка или не пророка, словом, того, который исцелил царя…
— Мануила?
— Да, да, Мануила, в тот день, когда я приехал к тебе. В большой порфировой зале, помнишь?
— Помню, ну и что же?
— Какая-то странная это была встреча. Люди, которые вели Фоти, это та девушка, понимаешь?
— Понимаю, понимаю.
— Люди эти оказались из челядинцев самого императора, его интимные слуги…
— Из гинекея, что ли?
— Да, да, из гарема, как говорят неверные. Я попробовал с ними поспорить, вот синяки и рубец на лбу и под виском, видишь? Там же и мальчишка крутился из нашей деревни, из Филарицы. Я его плохо помню, родители его были похищены сарацинами. Он как-то тоже заинтересован в освобождении моей Фоти…
— Послушай! Я совершенно перестаю что-либо понимать. Если это был тот пророк из Львиной ямы, что ему стоило воздеть руки и силой каких-нибудь заклинаний освободить девушку, как он воскресил царя? Если она действительно попала в царский гинекей, что ему стоит попросить самодержца и тот, без сомнения, подарит ее ему, ведь он же подарил царю жизнь!
— Ах, Манефа…
— Видишь, я сама уже начинаю переживать за твою девицу. А может быть, это не тот человек или он совсем не праведник?
— Нет, но исцелил же он боголюбивого?
— Тогда в чем же у вас вопрос?
— Видишь, — Ласкарь раскрыл коробочку, в которой обычно на Востоке носят притирания, лекарства или лакомства, и достал комочек жевательной смолы. Прищурился на огоньки иконостаса. — Во-первых, этот пророк не один, за ним явно могущественные люди. Во-вторых, как бы тебе сказать, чтобы ты меня правильно поняла с твоим реалистическим разумом… Как бы тебе сказать? Я всю ночь провел у него во дворце, в отведенной ему кувикуле. Не знаю, откуда он явился, кто он такой, но у него такой дар воодушевить человека!
