«Эти девочки были бы чрезвычайно любопытным материалом для исследований как для врачей, так и для наших моралистов. Эти жалкие беззащитные создания (самым младшим – не более семи-восьми лет) – жертвы раздоров и тяжб за наследство, отправленные сюда родными для «отеческого исправления». Они растут здесь, в растленной среде проституции и болезней, пока не достигают восемнадцати-двадцати лет. Тогда их выпускают на волю – с надломленными силами и нежеланием жить».
Одна из ваших сокамерниц принадлежит к тому небольшому кругу, который мы нынче называем «борцами за женские права». Хуже того, у нее «пораженческие настроения», она «капитулянтка», «антипатриотка» и смеет открыто осуждать войну. Ее зовут Элен Брион, и обвиняют ее в том же, в чем и вас: получение денег от Германии, контакты с солдатами и оружейными фабрикантами. Кроме того, она возглавила профсоюз учителей и распространяла листовки с требованиями женского равноправия.
Скорее всего, Элен ждет тот же конец, что и вас, хотя, быть может, ее спасут французское гражданство, друзья-журналисты и тот факт, что она никогда не пускала в ход то оружие, которое вам, по мнению всех ревнителей нравственности, обеспечило место в одном из кругов дантова ада – обольщение. Госпожа Брион носит мужской костюм и гордится этим. К тому же ей вменяют в вину не шпионаж, а измену, и судит ее Первый военный суд, а он слывет более справедливым, нежели тот, где председательствует Бушардон.
Я и не заметил, как меня сморил сон. Смотрю на часы – осталось всего три часа до нашей последней встречи в тюрьме. Невозможно описать все, что произошло с тех пор, как вы – неохотно, против воли – наняли меня. Вы были уверены, что одной вашей невиновности достаточно, чтобы выпутаться из сетей нашей юридической системы, которая когда-то составляла предмет нашей гордости, а за годы войны превратилась в настоящее извращение правосудия.
Подхожу к окну. Город спит, если не считать собранных со всей Франции солдат, с песнями марширующих к вокзалу Аустерлиц и не ведающих, какая судьба их ждет. Нет покоя от слухов. Накануне с утра говорили, будто мы оттеснили немцев за Верден, а днем одна газета, привыкшая кликушествовать, напечатала, что турецкие полки высадились в Бельгии и движутся к Страсбургу, где и начнется решающее наступление. По нескольку раз на дню нас швыряет от ликования к отчаянию.
Невозможно уместить в одном письме все, что происходит с 13 февраля, когда вас арестовали, и до того момента, когда вас поставят к стенке. Оставим это истории, я надеюсь, она воздаст должное мне и моим усилиям. Быть может, со временем она подтвердит и вашу правоту, хотя в этом я сомневаюсь. Вы ведь не просто человек, несправедливо обвиненный в шпионаже, – вы посмели бросить вызов устоям нашего общества, а такое не прощается.
