Они сидели в парке, у Софи был новенький портативный CD-плейер, весивший целую тонну. Они только что купили новый диск «Мэник-стрит причерс» в магазине «Our Price» на Аппер-стрит и теперь слушали его, сидя на газоне, до отказа врубив громкость, потому что плейер был недостаточно мощным. Одетые полностью в черное, они сидели с грозными и мрачными лицами, потому что им казалось, что слушать «Мэник-стрит причерс», которые и сами были во многом грозными и хмурыми, необходимо именно с таким выражением лица. Но когда началась «Мотосайкл эмптинесс», Софи невольно стала напевать вполголоса и отстукивать босыми ногами ритм по жесткой траве в такт навязчивой мелодии. Кэрри все так же хмуро рассматривала обложку диска.
— Да, Сильвия, мать твою, ты права, — сказала она вслух.
— Кто? — спросила Софи, рассеянно оглянувшись через плечо. Как раз в этот момент она просчитывала шансы на то, чтобы затащить в постель Джеймса Дина Брэдфилда, и, если у нее это получится, то каковы шансы, что его это взбодрит. И будет ли она тогда по-прежнему желать его, потому что его мрачный вид был основной причиной его притягательности.
— Сильвия Плат, дурочка. — И Кэрри закатила глаза. — На обложке под названием «Мотосайкл эмптинесс» написана строчка из ее стихов, про Бога. Точнее, про то, что никакого Бога нет. — Кэрри зачитала Софи эту строчку, которую она сейчас уже не помнила, зато помнила, что не совсем ее «уловила». Софи только моргала, глядя на подругу из-за стекол своих темных очков.
— Какая же ты плебейка, — сказала Кэрри. — Но Джеймс Дин Брэдфилд все равно не будете с тобой спать, потому что ты — яркая представительница среднего класса.
Кэрри вздохнула и откинулась на траву.
— Бога нет, Соф. Так же, как нет порядка и истины, все в этом мире нечестно и несправедливо. За все, что ты хочешь получить, приходится бороться, потому что просто так тебе этого никто не даст. Даже Господь. И особенно — Господь.
Софи села и пристально посмотрела на Кэрри. Она вдруг поняла, что ее обычно столь добродушная подруга кипит от гнева. Ее буквально разрывала ярость.
— Что такое? — просто спросила Софи.
— Мать, что же еще? Как всегда, она. Что бы я ни сделала, ей ничего не нравится. Она никогда не гордилась мной. Я никогда не доставляла ей радости. А теперь еще этот курс, который я выбрала, — и то плохо! Ей безразлично, что это — один из самых тяжелых для поступления курсов живописи в стране. Хочет, чтобы я выбрала что-нибудь более научное, вроде истории. Она — моя мать, а совершенно ничего обо мне не знает. Ничего! Почему бы просто не поддержать меня хотя бы раз в жизни, а не попрекать меня Богом каждые пять минут и пытаться контролировать все, что бы я ни делала? Я просто хочу быть самой собой. Дождаться не могу, когда же я, наконец, окажусь как можно дальше от нее и заживу своей жизнью, нормальной счастливой семейной жизнью и наконец-то освобожусь от нее. — И Кэрри затрясла головой, как будто в нее каким-то образом проникла назойливая оса.
