— Ну, милочка, он все таки, как-никак мужчина, — резонно возразила мадам Хнюпец.
— Он давно уже никак! — презрительно фыркнула девица Кручик.
— Как никак? — встревоженно встрепенулся сосед Кузякин. — Да я как… как… да еще как!..
— Ой, что сейчас будет! — подала из-за закрытой двери противный голос зловредная бабка Дюдикова.
Сосед Кузякин решительно качнулся в сторону Эльвиры, но та уже скрылась за дверью душа и даже успела пустить воду.
— Ой, что будет! — радостно надрывалась бабка Дюдикова, пытаясь увидеть сквозь крошечную замочную скважину, что же на самом деле сейчас будет.
Но сосед Кузякин, осознавший, что сейчас уже ничего такого не будет, только в сердцах плюнул в сторону бабкиной двери, тщательно при этом прицелясь в замочную скважину.
Возможно именно с этих пор бабка Дюдикова совершенно перестала подглядывать, а когда подслушивала, то старалась держать ухо от скважины как можно дальше.
Семен же Органидзе в это время медленно всходил на Голгофу, которая находилась почему-то на пятом этаже в коммунальной квартире…
Марк Абрамыч Зомбишвилли очень отчетливо видел своего героя — тяжело поднимающегося по выщербленным ступеням, мучительно сгорбленного под тяжестью греха. Усталые шаркающие шаги Семена Органидзе старался заглушить неистовый шум внезапно начавшегося дождя…
«Да нет же, это — шум душа, в котором моется Эльвира!!!» — растерянно попытался уверить себя Марк Абрамыч.
В тот самый миг в своей пятой комнате поэт лирик-экстремист О.Бабец разгоряченно метался из угла в угол, словно накануне таки да — съел в районной столовке, нечто уж вовсе непотребное.
«Боже, — думал поэт, — ну что она там моет постоянно?!!» — и в голове его сами собой рождались строчки:
Упругий бюст ласкает струйка,
А я с тоской смотрю в окно…
Меня не любишь ты, буржуйка,
А мне на это… все равно!
— А пошли вы все! — мрачно сказал расстроенный сосед Кузякин и не противопоставляя себя коллективу, тут же сам и пошел. Дверь за не понятым не созревшими массами соседом Кузякиным яростно захлопнулась, но Марку Абрамовичу показалось, что это его герою, столь тщательно воссозданному полетом раскрепощенной авторской фантазии, и уже достигшему Голгофы, вбили первый гвоздь в левую ладонь…
— Ах! — сказал Марк Абрамович.
— Вы что-то сказали, Марк? — с надеждой спросила мадам Хнюпец.
— Нет-нет! — поспешно и испуганно ответил Марк Абрамыч Зомбишвилли, стараясь еще глубже погрузиться в мир, где он, словно сам Господь Бог, мог распоряжаться, если не своей, то хотя бы чужими судьбами.
