— Орвин Бин, — пролепетал вконец ошалевший поэт.
— Да не твое, придурок, — страшно ухмыльнулся Фридрих, все еще крепко держащий поэта за волосы.
«Что у него за страсть такая: таскать их за патлы?!» — раздраженно подумал Айвен брезгливо разглядывая обширные залысины Фридриха. «Типичное проявление комплекса собственной неполноценности!»
— Может, все-таки, кликнуть повара? — продолжая зловеще скалиться спросил Фридрих.
— Не надо! — по заячьи пискнул поэт и, упав на четвереньки, попытался подползти к ногам Айвена.
— Имя? — холодно потребовал Айвен, брезгливо отодвигаясь от извивающегося на полу поэта.
Фридрих, рванув за волосы, заставил Орвина Бина вновь стать на колени.
— Тебя, дурачок, спрашивают имя того человека, которого без ведома Главных Редакторов ты посмел посвятить в святая-святых Творческого Процесса? — словно разговаривая с умственно отсталым ласково сказал Фридрих.
— Дональд, — едва слышно прошептал поэт, все лицо которого было усеяно слезами, вперемешку, как восковыми, так и обыкновенными.
— Севидж?!! — свистящим шепотом спросил Айвен.
Поэт кивнул, насколько это ему позволил Фридрих все еще крепко сжимавший поэтову шевелюру.
— Адрес! — рявкнул Айвен.
— Не знаю!
— Не лги!!!
— Я не знаю!!!
— Он опять за старое, — оскалился Фридрих, — может, все-таки, повара предупредить? Пусть там на кухне подсуетятся.
— Не надо, я вас прошу! — застонал Орвин Бин, безуспешно пытаясь упасть в ноги Айвену Чену. — Я, действительно, не знаю! Он всегда приходил сам… Меня никогда не интересовало: кто он и откуда… А сам он никогда не говорил, все больше слушал… Он так умел слушать, что хотелось говорить еще и еще… Кто же мог знать, что… так нельзя…
«ОН!» — Айвен закрыл глаза и расслабленно откинулся в кресле.
«…в результате регрессионных процессов, нашедших благодатную почву в изолированной, возведенной на изначально порочных принципах, усиленных симбиозом худших проявлений взаимодействия двух разнородных сфер человеческой жизнедеятельности, на протяжении одного поколения произошли такие апокалипсические изменения социального уклада и чисто человеческих взаимоотношений, что некогда нормальные люди превратились, сначала в духовных каннибалов, а затем… в самых обыкновенных. Лозунг: «Если враг не сдается — его уничтожают», в этой среде был воспринят буквально. И тех, кого «съедали» на первых порах в переносном смысле, стали подавать к столу в буквальном.
А особым деликатесом на специальном культовом отправлении — процедуре Проклятия — стала считаться поданная к столу рукопись, приправленная кровью автора.
