Рожин охнул, скрючился, присел, в колени разбитое лицо спрятал.
– Выберемся отсюда, сдам тебя Костылю. Легата сюда вызову. Пусть тебя сам судит, – проговорил почти миролюбиво Ядца, нагнувшись над стонущим Рожиным. – Это если себя вести хорошо будешь. А если нет…
Он размахнулся и, вжикнув, как ямщик на лошадей, ударил Рожина пистолетом по затылку.
Огромное тело Рожина мешком повалилось на бок, распласталось на полу.
– А ты, поводырь, мне еще послужишь, – поднявшись, сунул пистолет под нос Мунехину толстяк и пнул ногой Рожина.
– Попрешь нашего командира наверх. Как, справишься?
Мунехин молчал, опустив голову, гладил рукой плечи трясущегося от страха Игнашки.
– Справишься… Ты мужик двужильный, – усмехнулся Ядца. – Хотя и худой. Гляди-ка, ты и не вспотел.
И он потрепал Мунехина по заросшей щетиной щеке.
– А я, голубчик, страдаю. Душно здесь. – Ядцу потянуло на разговор, чувствовалось, он натерпелся в хвосте подземной экспедиции.
Он отвернулся от Мунехина, засмотрелся на скелет за решеткой, почесал затылок озабоченно, сунул Мунехину и Игнашке фонарики.
– Про дела-то забыли совсем с нашими скандалами. Ну-ка посветите мне.
В лучах их фонариков и, светя своим, Ядца осторожно направился к скелету за решеткой. Подошел к памятному месту, где сгинул под землю Хрящ, легонько потрогал песок ногой, как холодную воду, пощупал, убедился, засеменил уточкой дальше. Добрался до решетки. Застыл, опасаясь глядеть на скелет. Потянулся за короной – не достать. Он оглянулся на Мунехина. Примерился взглядом. Нет, Мунехин был даже ниже его. Толстяк опять почесал затылок, обтер лицо платком, потоптался уточкой у решетки, просунул ногу на нижние прутья, оперся, подтянулся вверх.
Вот она, корона царская! Рванул ее с черепа на себя и взвыл, застонал от злости и отчаяния. Не вытащить ему корону сквозь решетку! Слишком мелка клетка! Не пролезть драгоценности!
Проклиная все на свете, Ядца жирным своим брюхом налег на решетку, рвал корону изо всех сил в яром бешенстве, вертел ее и так и сяк и вдруг взревел от ужасной боли.
С обеих сторон ниши, будто ожив от дикой тряски, выдвинулись из камня сверкающие острием вилы и, вонзившись в грудную клетку толстяка с боков, пронзили его тело насквозь.
Ядца надрывался и мучился в конвульсиях, рев его перешел в хрип и вскоре стих совсем. Безжизненное тело дернулось в смертельной агонии и обмякло, повиснув на страшных вилах. Корона, выпав из рук, обрушила кости скелета, упала на пол, покрутилась за решеткой и затихла. Рассыпался по камню скелет, и череп его затерялся в темноте крысиного угла.
