Шаламов перевел дух и продолжил:
– Когда взбунтовавшуюся Софью Петр Первый упрятал в монастырь, Осипов не унялся и вновь подал донос про тайник и сундуки с золотом. Донос тот император лично поручил проверить незамедлительно. Распоряжение его было передано московскому вице-губернатору, он дал Осипову арестантов для поисков и архитектора для наблюдений за работами. Пономарь возился долго, спуск в подземелье оказался замурован, а когда стену пробили, все подземелье было залито водой из родника. Пришлось думать, как эту воду спустить, но, найдя решение этой проблемы, Осипов с арестантами уперся в каменную преграду. Пробив и эту преграду, раскопщики уперлись в материк.
– Досталось пономарю от Петра?
– О том не упоминалось. Но Осипов через десять лет во второй раз, уже после смерти Петра Первого, предпринимал попытку найти тайник с сундуками, а потом через два года в третий раз обращался с прошением о розыске золота…
– Ну и?
– Умер дотошный пономарь.
– Так и не нашли те сундуки? – Даже Нафедин, с интересом слушавший Шаламова, не удержался и подал голос.
– Не нашли. Разговоров в ученом мире по этому поводу много было и до революции, и после. Предпринимались и попытки отыскать тайник с сундуками в подземельях кремля. Только пустое занятие. Как в воду канули!
– Чудно! – удивился Нафедин. – А чего же сейчас их не ищут? При нашей технике-то? Сквозь стены и землю металлоискатели золото улавливают. Других приборов уйма!
– А кто вам сказал, что не ищут, Михал Палыч?
– Ну ты же, Михалыч? Только что!
– Я этого не говорил, – насупился Шаламов. – Откуда мне знать? Теперь это дело государственной важности. Может, и отыщутся сундучки-то.
Шаламов поерзал на сиденье, толкнул локтем Ковшова и шепнул ему:
– И у нас вот монах кладоискательством занялся. А не государство. И сломал себе шею.
Подбираясь к порушенному тайнику в стене, Мисюрь облегченно перекрестился, не доходя, почувствовал: каменный мешок пуст, значит, Донат его жив, здесь бы ему не протянуть. Долго они добирались. Две крысы шарахнулись под лучом фонарика, пустые крючья в стене зловеще чернели клыками, под ногами трещали остатки костей скелетов. Мисюрь отшатнулся назад, едва не наступив на череп, зияющий пустыми глазницами.
– И ты трясешься! – злорадствуя, хмыкнул за его спиной Рожин. – А корчит тут из себя!
– Смерть, она никого не радует.
– Будто?
Игнашка, отойдя от Рожина, прижался к отцу, тот нагнулся. Поцеловал сына в холодное, мокрое от слез лицо, в глаза, в нос, прижал голову к себе.
