– Мы и некролог потом сделаем, если доверят, – вздохнула Белкина.
– Тома, кстати говоря – у нас всей работы часа на полтора от силы, – полушепотом напомнил режиссер. – Как говорится – левой ногой с бодуна... Зачем ты ему соврала?
– Неужели не понимаете? – искренне удивилась ведущая «Резонанса». – Просто хочу сделать некоторые вставки по тексту, вы сами об этом просили, вот увидите, с ними будет лучше – и, не дожидаясь ответа, вновь пошла туда, где зубчатая пена равномерно набегала на берег...
Когда человек, привыкший к вольной жизни, оказывается в заточении, то ему первое время кажется, что время остановилось. Аркадий Холезин, сидя в Бутырке, даже побаивался бросать взгляд на часы, знал, что вновь увидит сдвинувшуюся на пять минут стрелку, в то время как по ощущениям проходило не меньше часа.
В свое время он мало интересовался тем, что происходит с находящимися по ту сторону высокого кирпичного забора, затянутого несколькими рядами колючей проволоки. А потому и не мог полностью оценить выгоды своего сегодняшнего положения. Лишь первые два дня ему пришлось сидеть в камере, куда не носили обеды из ресторана, но и там по отношению к нему от персонала «шел сплошной положняк», как бы сказали бывалые зэки. Все уставы, инструкции и положения исполнялись на двести процентов, чтобы не было к чему придраться. Никто ему не тыкал, не выдавал ложек с отломанным черенком, доставили газеты и книги, но поблажек не делали. А потом многочисленные адвокаты оперативно постарались, чтобы у олигарха нашли сотню хронических болезней, не позволявших ему быть на общем положении. И Аркадия Михайловича быстренько перевели в платную камеру так называемой «страховой медицины». Тут уже не было ограничений в передачах с воли – практически сколько угодно и хоть каждый день. Правда, и туда не водили проституток с Тверской, как полагал простой народ, недолюбливающий олигарха просто за то, что он был богатым.
На воле Аркадий Михайлович не часто смотрел телевизор, разве что иногда, когда показывали его самого. Теперь же небольшой телеприемник стал для него единственным окном в мир – включался, когда следственный изолятор просыпался, и выключался с отбоем.
Холезин вскинул голову, услышав, как возле двери его камеры замерли шаги и громыхнул метал.
– ...На выход! – прозвучала команда.
Олигарх шел опустевшими коридорами, с заложенными за спину руками, вслушиваясь в шаги конвоиров, в команды, скрежет решеток. Знал, что спрашивать: «куда его ведут?» – бесполезно. Понимал только, что не переводят в другую камеру и не выпускают на волю, иначе бы прозвучало еще и «с вещами». Вариантов в его теперешней судьбе было немного. Разве что мир перевернется с ног на голову. Значит: или на очередной допрос, или на встречу с адвокатом.
