— Вы что, хотите, чтобы сейчас сюда ментов немерено привалило? Чтобы на нас мусорской спецназ тренировался? Тогда всем нам достанется, — медленно и веско произнес Гурам и, переводя взгляд с молодого пацана на Шенгелая, добавил: — Как тебе, земляк, не стыдно?! Ты ведь сюда вором заехал, а ведешь себя, как пьяный малолетка. И кто ты после этого?
Отари стоял от Гурама в каком-то полуметре. Ноздри Шенгелая гневно раздувались, пот, смешанный с кровью, застилал глаза.
— Кто я? — глухо спросил он.
Анджапаридзе взглянул на земляка с явной неприязнью, но тем не менее нашел в себе силы промолчать — видимо, он хотел замять этот инцидент. Тем более что не правы были оба противника.
— Так кто же я, шэни дэда? — истерически крикнул Отари, срываясь на грузинский мат — мол, я твою маму трахать хотел.
— Что ты сказал? — тихо, но с явной угрозой спросил «смотрящий», не поверив своим ушам.
Путая грузинские и русские ругательства, Отари заорал:
— Шэни дэда мовтхэн! Я имел твой семейный альбом! Я имел тот гвоздь, на котором висит фотография всех твоих родственников! Я имел…
Он не успел договорить: на голову его опустилась шахматная доска. Спустя мгновение на Отари посыпался град ударов: в шею, в ухо, в подбородок, в темя, в грудь, в живот…
Последний удар, в висок, заставил Шенгелая потерять сознание, и темные воды беспамятства сомкнулись над ним.
Отари пришел в себя лишь на следующий день и, очнувшись, весьма удивился тому, что еще жив.
Руки были непривычно тяжелыми, непослушными, какими-то чужими. Страшно болела голова, тело ломило от ссадин, ушибов и гематом, расшатанные зубы, казалось, вот-вот выпадут из десен.
Шенгелая с трудом разлепил набухшие кровью веки. Белый потолок в причудливой паутине тонких трещин, зарешеченные окна с занавесочками, ровные ряды кроватей с серыми казенными одеялами, под которыми угадывались контуры человеческих тел, капельница на штативе…
Это была так называемая «больничка» — медсанчасть следственного изолятора. В одном большом корпусе размещались и отделения, и ординаторская, и процедурная, и операционная. По сравнению с привычной «хатой» отделения выглядели цивильно, но решетки на окнах напоминали, что это все-таки тюремные камеры.
Окончательно оклемавшись еще через пару дней, Отари стал осматриваться. Он уже отвык от нормальных условий, и потому увиденное приятно впечатлило его.
Кровати, стоящие в один ряд, радовали глаз чистым бельем, а отсутствие второго и третьего ярусов открывало непривычно много пространства. Пайка тоже была сносной — не в пример вонючей баланде в общей камере, отведать которую наверняка отказалась бы и колхозная свинья. Впрочем, Шенгелая не притрагивался к казенной пайке — продукты регулярно доставлялись ему с воли.
