— Что с тобой? — поняв его возбуждённое состояние, она спросила, прильнув к супругу.
— Я перед выбором: бежать к Сигизмунду или положить голову на плаху. Как ты рассудишь, то я и выберу.
— Милый мой князь, буду я счастливой только тогда, когда буду знать, что ты жив и здоров. Я не перестану до конца дней своих в монастырской келье молиться о твоём благополучии.
Курбский нежно поцеловал жену. Теперь все терзания позади.
Не сомневался Курбский ни на миг, что король примет его с распростёртыми объятиями и не оставит без дел. И действительно, Сигизмунд обласкал столь знатного воеводу, предоставив ему Кревскую старостию, десять сел с четырьмя тысячами десятин земли в Литве, город Ковель с замком и двадцать восемь селений на Волыни. Король посчитал, что такими дарами возмещает потерю Курбского, понесённую вследствии бегства князя с родины. Хотя это было далеко не так, всё же жизнь Курбского материально была обеспечена добротно.
И ещё Сигизмунд ввёл князя в Королевскую раду.
Побег очередного боярина в стан вражеский — ничего вроде бы из рук выходящего? Не он первый, не он последний. Однако побег Курбского стал шумным политическим, как бы мы теперь назвали, событием. Об этом в первую очередь позаботились сам беглец, его сторонники в Москве и его новые хозяева в Польше. Князя подтолкнули на письменное оправдание своего побега. Публичное оправдание.
Первое послание Курбского — короткое, весьма, однако же, ядовитое. Его можно воспроизвести полностью.
«Царю, некогда светлому, от Бога прославленному — ныне же, по грехам нашим, омрачённому адскою злобою в сердце, прокажённому в совести, тирану беспримерному между самыми неверными владыками земли. Внимай! В смятении горести сердечной скажу мало, но истину. Почто различными муками истерзал ты Сильных во Израиле, вождей знаменитых, данных тебе Вседержителем, и святую, победоносную кровь их пролил во храмах Божиих? Разве они не пылали усердием к царю и отечеству? Вымышляя клевету, ты верных называешь изменниками, христиан чародеями, свет тьмою и сладкое горьким! Чем прогневали тебя сии предстатели отечества? Не ими ли разорены Батыевы царства, где предки наши томились в тяжкой неволе? Не ими ли взят ы твердыни германские в честь твоего имени? И что же воздаёшь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен? Разве нет Бога и правосудия Вышнего для царя?.. Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости: ещё душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святое — Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей и в делах, и в тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам её, и не ведаю греха моего перед тобою. Я водил полки твои, и никогда не обращал хребта их к неприятелю: слава моя была твоею. Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и в подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого отечества. Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся: Богу всё известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление святых и праотца моего, князя Фёдора Ярославского... Мы расстались с тобой навеки: не увидишь лица моего до дня Суда Страшного. Но слёзы невинных жертв готовят казнь мучителю. Бойся и мёртвых: убитые тобою живы для Всевышнего: они у престола Его требуют мести! Не спасут тебя воинства; не сделают бессмертным ласкатели, бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! — Сию грамоту, омоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюся с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области короля Сигизмунда, государя моего, от коего с Божиею помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях»
