Татьяна сидела в камере и думала: «Как же ты мог так поступить? Как мог бросить меня в момент полной беззащитности? Как оказалось, я не знала о тебе ничего, а ты узнал обо мне все. Несправедливо! Но я все равно тебя люблю. Никогда не предам и не покину тебя» – все это Татьяна с удовольствием сказала бы все это Максиму прямо в глаза, но это было невозможно. Он был далеко. Она это знала.
Сидя в одиночной камере, она представляла, что с ней могут сделать в этом ужасном месте. Достаточно было только отправить ее в общую камеру и все. Дальше никому не известные события имели бы место. Самые страшные фантазии на этот счет лезли к ней в голову. Самым страшным в этот момент было то, что она ожидала, но было совершенно непонятно чего? Часть ответа на этот вопрос пришла через несколько часов. Дверь в камеру начала открываться с жутким скрипом. Казалось, что двери камер не смазывались специальным маслом на протяжении сотен лет. На пороге камеры появился Константин. Он сухо осмотрел Татьяну с расстояния в несколько метров и произнес:
– Вставайте, Таня. Пора пообщаться.
Татьяна нехотя поднялась с койки, которая была, чуть ли не единственным предметом интерьера в узкой камере.
– Руки за спину! – Скомандовал конвоир. Татьяна подчинилась.
Она поняла, что ведут ее в тот же сектор, где проводили первые допросы. Возможно, что ее посадят в ту же комнату, что и прошлый раз.
В момент прохода по этим жутким коридорам, подследственный проворачивает в голове все, что только может залезть в этот момент в мозг. Какое жуткое давление напирает в такой ситуации. Думаешь обо всем и не можешь четко сфокусировать свои мысли на чем-то одном.
– Лицом к стене! – Скомандовал конвоир, когда они подошли к нужной двери.
– Снимите с нее наручники. – В приказном порядке попросил Константин. Конвоир подчинился.
– Спасибо. – Сказала Татьяна. Ей определенно надоели «браслеты» за время пребывания здесь.
Когда Татьяна находилась в камере, на ней не было наручников, но любой шаг за пределы узкой камерки, сопровождался надеванием «браслетов» на ее прекрасные руки.
Она была настоящей женщиной. Руки ее выглядели как руки только родившегося малыша. Кожа была гладкой и нежной. Она понимала, что после пребывания в данном заведении, от ее прекрасных рук останется мало той красоты, которая была до попадания во весь этот ужас.
Как она считала: ужас уже посетил ее, но как оказалось далее: то, что с ней происходило до предстоящего допроса – было цветочками. Ягодки ее ожидали позже.
