Сари маты я надеваю на себя.
Под матрасом я нахожу немного денег. Достаю из ящика комода наши паспорта и два билета в первый класс до Чандигарха. Всё это я кладу на комод рядом с урной маты. Как приношение на алтарь.
Мне трудно поверить, что он ушел, а ее оставил здесь.
Я ложусь на кровать. И жду в одиночестве. Одиночество меня утомляет.
Запомни: ни звука. Никто не должен знать, что ты здесь.
Я пялюсь в потолок. Краска на нем потрескалась и отходит твердыми изогнутыми лоскутами. Это похоже на спину Хелен, когда она прошлым летом обгорела на Холлоу-Лейк. Дома я снимала у нее с плеч полоски кожи в два дюйма шириной, тонкие, как пергаментная бумага.
(А под свежей розовой кожей уже копилась ложь?)
Я пялюсь на вентилятор под потолком. Он месит воздух, как
горячий пудинг. Чпок. Чпок. Он отмеряет время. Чпок.
(Осталось ли еще время? У сикхов, чтобы успеть спастись? У бапу? У меня?)
Снаружи город придавлен влажностью и ужасом. Ни дуновения, ни ветерка. Свежий воздух больше не поступает в легкие обезумевшей от ярости страны.
Индия задыхается.
С улицы до номера на пятом этаже гостиницы «Рама» долетают голоса: злые, крикливые, требующие расправы. Месть расправила орлиные крылья – как царь птиц Гаруда, затмевающий луну, уничтожающий всё, что встает у него на пути.
(Бапу встал у него на пути?)
Люди гибнут в Нью-Дели, сказал он. И в других местах тоже. Жестокой, кровавой, шумной смертью. Не то что мата. Перекрытые дыхательные пути. Шарф. Ветер. Никого дома. Тихо крутится вентилятор.
Я сразу поняла, где спрятаться после того, как мата сделала то, что она сделала, – в полях, под сухими подсолнухами. Уткнуться лицом в землю, от которой пахнет железом. Попытаться забыть
ее ступни
босые
холодные
синие
серебряный ножной браслет
позвякивающий на ветру
оранжевое сари
вокруг шеи
зеленое сари
коснувшееся концом соломы
ступни
босые
оголенную грудь
мата
Хелен
оранжевое сари
зеленое
синее
Розовато-лиловое вечернее небо коснулось прерии долгим и настойчивым дуновением ветра. Оно бежит по простору равнины, раздвигает ряды подсолнухов, открывает взглядам мое убежище.
Я рою руками землю, рву пальцами корни. Закопаться, вдыхать аромат почвы. Она пахнет безопасностью, покоем, надежностью, любовью, но кто-то хватает меня за щиколотку и вытаскивает из мертвого сада. Сверху сыплются семечки.
Я что есть сил зову мату, но мне никто не отвечает. Только бапу волочет меня между рядами поломанных стеблей.
