Утро Хэллоуина.
Премьер-министр Индии в оранжевом сари выходит в сад дома № 1 по Сафдарджанг-роуд в Нью-Дели.
Проходя по гравиевой дорожке мимо своих телохранителей, она приветственно складывает ладони у груди и говорит: Намасте[5]. Обычно двое сикхов отвечали ей глубоким поклоном. Но вместо этого один из них трижды стреляет в нее из револьвера 38-го калибра. Второй выпускает тридцать пуль из пистолета-пулемета «Стэн».
Энергия выстрелов подбрасывает ее и разворачивает в воздухе. Двадцать секунд убийственного ливня. Муссон неминуемой смерти.
Когда стрельба прекращается, она падает на землю. 9:17 утра.
Убийцы бросают оружие рядом с растерзанной плотью и осколками костей. Один из них говорит подбежавшей охране: Я выполнил свой долг. Теперь ты выполни свой. Охранники открывают огонь и одного из сикхов убивают на месте.
Врач Всеиндийского института медицинских наук, куда привозят тело, поражен: Не может такого быть, что это Индира Ганди. Она похожа на ребенка, закутанного в бедняцкую накидку. Неужели это правда премьер-министр Индии?
Появляются слухи, что сердце ее не задето. Что в него не попала ни одна пуля.
По другим слухам, ее убили единственным выстрелом как раз в сердце.
К вечеру весь Нью-Дели оплакивает пожилую женщину, убитую тридцатью тремя выстрелами у себя в саду.
В Пенджабе праздник, люди танцуют на улицах.
В нашем номере бапу стенает под запертой дверью. Он понимает, чем это все нам грозит.
Каким был в ночь после того, как не стало маты. Так же дрожит. Как инструмент со слишком туго натянутыми струнами.
О Боже. Боже.
Бапу говорит очень быстро. Ему кажется, что от этого мне будет не так страшно.
Не бойся, Джива. Все будет хорошо. Безумие проходит быстро. Или не быстро. Ох, этих индийцев поди разбери. Только дай им повод вспомнить о прежней вражде, они и рады. И давай кричать: Мы всё помним! Мы всё помним! Несправедливость! Несправедливость!
Голос у него точно такой, каким был в ночь после того, как не стало маты. В комнате тишина. Холодно. Клавиши пианино замерли в оскале. Шуршит ее сари, развеваясь в открытом окне.
Его крик прорвал тишину.
Почему, Лила? Ну почему? Нам ведь должно было хватать друг друга!
Бапу продолжал без умолку говорить целых две недели. Низал слова, как бусины на шнурок. Неутомимо работал языком. А иногда даже пел песни, которых я никогда раньше не слышала. Сокрушенно молился. Оплакивал утрату.
Подозреваю, он делал это из страха перед собственными мыслями. Ведь стоит замолчать, как тут же слышатся другие голоса. Которые звучат у тебя в голове. Которые ты стараешься не замечать или старательно глушишь.
